Придя в сознание, Афанасий Михайлович долго не мог понять, что же произошло, откуда этот знакомый вражеский говор и чужие, неприветливые лица? В медсанбате, где отлёживался он после первого ранения было всё по-другому. Как? Да шут его ведает, по-другому и всё.
Афанасий Михайлович, превозмогая жуткую боль в голове огляделся и понял наконец – это плен.
Только этого ему не хватало. И так подполковник Разин раз от разу распекал его за слабую управляемость, так теперь ещё за эту незадачу отчитываться.
Кто-то может сказать: - А как же червь сомнения, душевные страдания? Не думаю, что могли посещать эту буйную голову даже в такую критическую минуту мысли о не исполненном долге и суициде. Не того склада человек. Первое, что пришло ему в голову было: - Ну и как отсюда драпают?..
Вскоре случай представился. Вместе с партией таких же пленных разместили его на каком-то колхозном току. Огорожен ток был достаточно основательно, хлеб вывезен, только в дальнем углу лежала оставленная для каких-то нужд гора зерна.
Вот эту самую кучу зерна и приглядел Афанасий Михайлович. Когда стали немцы сгонять пленных к воротам тока, понял Афанасий Михайлович, что сейчас их погонят к вагонам для отправки на Запад. Тенью метнулся он к забору, по-пластунски прополз к куче зерна и нырнул в неё как в воду.
Немцы выстроили пленных и стали, подлецы, пересчитывать. Какой-то немецкий чин стал размахивать руками, недовольный результатами поверки, огляделся, притих, соображая, стоит ли тратить время на выяснение обстоятельств побега.
И тут случилось невероятное.
Рядом с Афанасием Михайловичем зерновая масса вдруг расступилась и из неё- как Афродита из морской пены - встал, вы только не смейтесь, земляк Афанасия Михайловича, которого он не видел со времени начала войны. Фамилия этого земляка не была казачьей, поскольку и был он не казаком, а мужиком, но, земляк же!
Смешанное чувство радости и горечи охватило Афанасия Михайловича: - Дурак, ну, дурак…
Земляк засеменил в сторону группы охраны, подошёл к главному, что-то ему объяснял частично словами, частично жестами, и вдруг рука дрогнувшего беглеца вытянулась в сторону кучи зерна.
Немец коротко скомандовал одному из автоматчиков, тот повернул ствол автомата и выпустил первую очередь.
Медлить было неразумно.
Афанасий Михайлович поднялся на ноги, растерянно огляделся, протирая глаза, направился к старшему. Не веря в положительный исход своей комедии, стал он жестами объяснять: солнце, мол, печёт нещадно. Указал на забинтованную голову, больно, мол, пришлось укрыться, но уснул к несчастью, спасибо, гер солдат разбудил.
Уж и не знаю, насколько поверил ему немецкий офицер, но таки оставил он попытку побега без последствий, если не считать последствиями пару тумаков от охраны.
- Фокус не удался,- усмехнулся Афанасий Михайлович и стал в строй.
Ни в какие вагоны их не посадили, а погнали пешком на запад, в сторону Польши.
В одном из временных лагерей задержались они на несколько недель.
Кормили пленных брюквой, какими то то-ли отходами, то-ли … да кто его знает, и сказать трудно, что это была за - с позволения сказать - еда.
Некоторые пленные не выдерживали, находили какие-то очистки картошки, отбросы, дополняли этой гадостью свой рацион и как результат – дизентерия, обезвоживание организма и скорая, неизбежная смерть.
Афанасий Михайлович стойко переносил спазмы голода, терпел, но к отбросам не притрагивался.
Такой разумный подход спас многих военнопленных.
Потом рацион улучшился, подвезли откуда-то мешки со слежавшейся крупой и стали готовить кашу.
- Ешь, рус, всё равно пропадайт, скоро пойдёшь Польша, Германия - арбайтен, арбайтен.
Пленные выстраивались колонной и двигались в сторону раздачи, получив свою порцию, следовали дальше, а навстречу им шла вторая колонна и так же получала свою порцию.
- Так, думал Афанасий Михайлович, - Кажись халява нарисовалась.
Как только котелок с кашей пустел - а происходило это очень быстро - Афанасий Михайлович внимательно озирался и пулей перелетал во встречную колонну. Получив вторую порцию он быстро её заглатывал и шёл дальше, довольно ухмыляясь в длинную рыжую бороду, которую не брил со дня начала своей эпопеи.
Надо сказать, что хотя и не был он уже юнцом, с седьмого года рождения казак был, но и стариком не был, тридцать четыре года было ему тогда.
Но обладая такой пышной бородой, казался он окружающим стариком.
- Да что же это такое, куда этот старый рыжий чёрт прёт, хитрец какой …
- Ну, вот что за народ такой, сказано же – пропадёт остаток крупы, ешь пока дают. Только шуметь то зачем? Прыгай сам во встречную колонну, коль жизнь не дорога, немец он порядок любит, это правда, враз очередью срежет, если заметит.- Так рассуждал про себя обладатель окладистой бороды, неодобрительно поглядывая на крикуна.
Вскоре их погнали дальше и лафа закончилась.
Пришли они этапом к какому-то лагерю. Народу там было – не счесть.
А кормёжка снова стала никудышней. Плохо кормили освободители проклятые.
Ну и что прикажете делать голодному человеку?
Как и в любом человеческом сообществе, существовал в лагере своеобразный рынок, где шёл обмен различными вещами - нужное на ненужное, годное на негодное…
Голод не тётка, променял казак свою гимнастёрку на порцию какой-то еды, уж и не знаю какой.
Пища переварилась быстро, а холод донимал всё сильнее. Была уже осень, а ночи осенью, скажу я вам, даже на Украине не курорт. Что делать, Афанасий Михайлович не знал, и совсем уж готов он был к тому, чтобы впасть в непривычное для его деятельной натуры уныние, как пришло спасение к нему оттуда, откуда он его никак не ожидал.
Судьба к нему повернулась просто таки, что называется, анфас.
Немецкий охранник, увидев это согбенное от холода существо, поманил Афанасия Михайловича рукой и повёл его к какому-то помещению, напоминающему то-ли склад, то-ли каптёрку. Отступая, советские войска оставили.
Охранник позвал немца, приставленного для присмотра за складом и что-то долго ему объяснял.
Наконец "каптермейстер" согласно кивнул головой и проводил их внутрь помещения
На стеллажах ровными, опрятными рядами лежали стопки галифе, гимнастёрок и прочего обмундирования. Немец указал на стеллажи – выбирай, мол, облачайся.
И Афанасий Михайлович облачился. Да так, что сам себе позавидовал.
Жизнь налаживалась.
Житейская внимательность привлекла его внимание к какому-то свёрнутому в скатку одеялу, каким-то случайным образом оказавшемуся на полке, рядом с солдатским обмундированием.
Афанасий Михайлович ткнул в одеяло пальцем и вопросительно посмотрел на немцев.
Те переглянулись и "каптёршик" безразлично махнул рукой: - Забирай.
Голод не тётка. Скоро он вернулся с новой силой и напомнил, что не на курортах находились присутствующие, а в лагере для военнопленных.
Совсем немного времени прошло и Афанасий Михайлович, вновь оставшийся с голым торсом, взял в руки свою добычу - одеяло. Повертел Афанасий Михайлович это изделие лёгкой промышленности в руках, прикинул так, эдак, усмехнулся в рыжие усы и вскоре обитатели лагеря могли наблюдать странную картину: то-ли индеец, то-ли житель Тибета степенно ступал по утрамбованному плацу лагеря, облачённый в странные одежды, кои состояли из пёстрого одеяла с проделанным для шеи отверстием.
Чинно дефилировал он по лагерю, обращая на себя внимание всех его обитателей, пока его не окликнул охранник.
Афанасий Михайлович подошёл к охраннику.
В этот раз дежурила другая смена, и новый охранник долго и с любопытством разглядывал это странное существо в столь же странном одеянии. Дальше всё произошло так, как и намедни, потому и рассказывать подробности, я полагаю, нужды нет.
Когда в третий раз Афанасий Михайлович попался на глаза лагерной охране, так просто ему это не обошлось, поскольку попал он на уже знакомого немца, тот таки его приодел, но так саданул между лопаток прикладом, так выразительно показал на дуло автомата, что играть с огнём Афанасий Михайлович больше не стал.
А стал он готовить новый побег.
Между забором и стеной склада удалось ему проделать лаз - небольшой, величиной с английский фут - так разве для казака это мало? Словно угрь проскользнул он за пределы лагеря и пополз прочь от неволи, к долгожданной свободе.
Отдалившись от лагеря на безопасное, как он считал, расстояние, Афанасий Михайлович поднялся на ноги, посмотрел в сторону Полярной звезды и двинулся на восток.
Долго брёл он по степи, но - как ни странно - селений на пути не попадалось.
Набрёл на какое то жильё и по одному ему известным приметам определил: это вотчина оуновцев. Встречаться с ними бойцу красной армии совсем уж было не резон, потому стал он забирать вправо. Скоро настала такая темень, небо закрыли такие облака, что и хотел бы идти прямо, так не знамо где оно было, это прямо.
Короче, к утру, измождённый и голодный обнаружил он перед собой ворота того самого лагеря, из которого вышел вечером. Потеряв всякий интерес к происходящему стал он стучать в ворота.
Скоро ворота отворились и охранники поволокли его к коменданту лагеря. Не буду врать, о чём говорили они с комендантом, но ведомо мне, что с рассветом вывели его перед строем военнопленных, и оказался он на своём прежнем месте с буханкой хлеба в руках – оценил комендант своё спокойствие и другим в назидание продемонстрировал, как нужно поступать, если отбился по случайности ...
Но недолго унывал казак. Стал ждать другого удобного случая, и нужно сказать, что удобный случай не заставил себя ждать.
В этот раз отправляли их уже поездом. В Германию. Погрузка шла ходко, набивали вагон под завязку и переходили к следующему.
Вскоре состав был загружен полностью и без лишних проволочек отправлен на Запад.
Как чувствовали себя пленные в этом душном, закупоренном вагоне, я рассказывать не стану, сколько раз уже до меня рассказано.
Но что интересно, так это то, что ещё не доезжая Германии, на территории Польши, Афанасий Михайлович умудрился неизвестным мне способом и с применением неизвестных, опять же, инструментов продрать днище вагона и ждал только удачного момента, чтобы сделать очередную попытку бежать.
На одном участке пути дорога пошла в гору, и поезд сбавил скорость, да настолько, что весь вагон, друг за дружкой без особого вреда для здоровья сполз в проделанное отверстие и отправился кто куда пожелал.
Афанасий Михайлович, первым выбравшийся из вагона перекатился через пути, по-пластунски уполз в сторону от насыпи и замер в ожидании.
Вскоре послышались выстрелы, это кто-то неосторожно и неумело удалялся от путей, рано поднялся, не выдержал.
Больно сжалось сердце, скольким же удастся выбраться из этого кошмара?
Поезд удалился за горизонт и Афанасий Михайлович продолжил свой путь к свободе.