Алабай. Часть 1

Олег Краснощёков
Ошибочно приписывать собачьи свойства и повадки тем, кто по какому-то недоразумению или, находясь какое-то время среди людей, хотя бы раз в жизни позволил себе вильнуть людям хвостом.

 ...

 Этого щенка я выбрал сразу, как только мы с моей женой добрались до неведомой и сказочной Загорянки. Забытой Богом деревушки в глухом лесу посреди России.

 За щербатой оградой калитки дремучего сада подмосковной зимы слышались гулкие материнские охи некормленных сук и слабые, как чириканье воробышек, щенячьи взвизги. 

 Джип елозил по льду облысевшими скатами. Вгрызался в остатки своих лошадиных сил, вынося в морозный запредел  румяного заката свои жалкие дырявые потуги.

 - Погуди, - толкнула в бок водителя моя жена.

 Долгая дорога ее измотала порядком так, что под конец пути она уже не скрывала свои дорогие холеные коготки.

 Ржавая блажь открывающихся ворот и собачий лай подворотни вернул нас на землю. Выползая из теплого насиженного брюха джипа, мы зябко тараканили по гладкому насту, проваливаясь в зыбкие отдушины дневных проталин. 

 То ли в ад, то ли в самый рай вели нас тонкие скользкие тропинки, мы тогда с ней еще не знали. Но эту желтую отметину на пятнистой спине самого доходяжного из помета щенка я заметил сразу.

 Он выделялся из всего своего помета какой-то странной, непривычной в среде алабаев, инородностью что ли. Как только мы с женой вошли в вольер, все щенки бросились на нас виноградной россыпью повизгивания со сладчайшими капельками розовых сиротских язычков отчаяния. А тот, что с отметиной на спине, молча и как-то отрешенно стоял в стороне от всеобщего лизоблюдства и тихо дрожал всеми четырьмя своими лапами, изредка поглядывая на тех, что были смышленее и услужливее его.

 Гнедая изба хозяйки питомника крысилась на нас с женой мелкой рысью голодного продрогшего зверя.

 Мы влипли в ее холодную утробу, шарахаясь от всякого непривычного звука. За добротной, грубо сколоченной дверью, маялась, истошно воя, кобелиная сука. Маялась так, что ее грудной подреберный бас вздымал снега округи, опустившейся по самые крыши во тьму Загорянки.

 В холодной, как сени, горнице копошилось множество человечьих детей. Они были такие грязные, голодные и неухоженные, что мы с женой, посмотрев друг на друга, прошептали: "Б-лядь, да где же это мы?"

 Но мы были здесь. Тут. В этой посконной замшелой России. Всего-то в каких-то  двух-трех верстах от Москвы.

 Хозяйку звали Леной. Возле нее все маячил какой-то услужливый принц из черножопых. Черт его знает, кем он ей доводился. Бабское одиночество иногда такие дает в миру выкрутасы, что диву даешься.

 Как же зябко нам стало с женой, видя всё это разнообразие.

 А еще эти лакейские подлые улыбки в предчувствие подачки. Или того круче, дармовщинки.

 Жена распахнула шубку. Жарко нам было двоим, но только я скрипел зубами.

 Дети Лены шныряли тут и там босыми пятками по ледяным некрашеным половицам. Голодные, грязные, злые.

 Я смотрел на их сиротские, щенячьи спотыки понравиться нам. Смотрел и не сдерживал слез.

 - Сука! Сука! Сука, б-лядь! - рычало все во мне матерным матом. - Да что же это?! Куда ж ты, б-лядь смотришь-то, Бог?...


 ...

 А щенка мы того, что с пятном на спине, тогда с женой все же забрали оттуда.

 Она мне до сих пор не говорит, сколько она тогда за него заплатила. Деньги-то у нас были общие...

 ...
 Матерый кобель, гроза ризеншнауцеров и прочих холеных немцев, клавший нехотя свой прибор на все московские салюты и китайские петарды, при виде этого щенка с пятном на спине моментально сник и описался.

 Что-то волчье и одновременно не волчье было в самом запахе шерсти этого щенка. Что-то такое исконное, звавшее даже дворовых собак со всей их трусостью, раскормленными мышцами и лощеными жилами лап, начищенными до блеска клыками туда - в лес. В тот лес, где влажные холодные носы свободных зверей вдыхают с росами ароматы великих зорь. Тех, где врожденная сила зверя не ведает ни вины, ни славы, и не знает ни преступления, ни прощения. Где заходящее солнце напоминает о себе лишь только гудением и ссадинами натруженных за день лап. И где полная луна воет о красоте мира, какую знает лишь только волк.

 Волк. Древний фетиш для умелых и неспособных. Тот волк, что в новой шкуре алабая не чувствует себя оборотнем. Он хочет жить честно, ломая все то, что ему покажется ложью. Он умеет идти прямо, когда ото всех и по всюду пахнет так ненавистной ему враждой между псиной и зверем.

 Алабай свободен. Он юн и щедр, как всеми забытый мир. Он мудр и зряч, как та смерть, что ждет каждого из нас.

 Он просто идет.

 Старый матерый кобель, почувствовав запах алабая, все сразу о себе понял. Понял и сделал под собой лужу. И в тот самый момент, когда он почувствовал, что вся его жизнь - не более чем лужа мочи, моя жена уже набирала номер телефона ветеринарки.      

 ...

 - Сколько ему? - спросил фельдшер, делая инъекцию.
 - Одиннадцать, - ответил я, сдерживая судороги лап овчарки.
 - Да, нет, этому вашему герою, - сняв очки, кивнул фельдшер в сторону сопевшего на диване щенка.
 - Сами посмотрите, - ответил я, засовывая в усатую мордочку розовый, выпавший во сне из пасти щенка язык.
 - Бедовый! - сокрушенно покачал головой эскулап.
 - Что ж так-то?
 - Да, так. Сами видите - волк, хоть и пятнистый. Да еще эти явные признаки дисплазии. Усыпить бы Вам его.
 - Да пошел ты!
 - Тебе решать, - буркнул фельдшер, отсчитывая гонорар.

 ...

 Зима в тот год была снежная. Вязкая.

 Снежинки, падавшие с самого неба маленькими холодными звездочками, возмущали алабая своей назойливостью. Он тер лапами нос. Чихал и фыркал, когда звездочки щекотали его сердце своим казенным коротким блеском.

 Больше всего в ту зиму ему нравилось бродить по лесу. Вслушиваясь в шорох ветвей, алабай слышал ветер. Голодные пальцы деревьев пытались поймать его. Но ветер улетал, с хохотом ворон и сорок сбрасывая на голову алабая охапки неведомого ему снега.

 Всовывая свою морду в сугробы, алабай внюхивался, вслушивался в запахи невиданного еще им лета. Переворачивался на спину и улыбался всему миру, радуясь своему открытию.

 Пена снега окутывала его шерсть искрящейся надеждой. Казалось, что вся радость мира заключена в нем одном.

 И он так в ней купался, что на автобусной остановке мне приходилось помогать ему корчевать ее колтуны, застрявшие комочками льда в его розовых волчьих лапах.

23 - 26  февраля 2016