Долго ли коротко пробирался Афанасий Михайлович к границе своего государства сказать трудно. Шёл он преимущественно ночами, днём же укрывался в перелесках, оврагах, кустах или стогах сена, соломы. В одном из таких стогов и проснулся беглец отдохнув после длительного перехода по безлюдной местности. В стогу было тепло и уютно, так привычно, словно и не воевал он с незваными гостями, пришедшими «освобождать» его от цыган и евреев. Понятно же было, что прежде всего «освободят» они землю русскую от самих хозяев этих баснословно богатых земель, от аборигенов «недочеловеков», как считали главари Третьего рейха. Да и не привык русский человек, тем более казак, отдавать на растерзание тех, с кем он веками жил бок о бок, а то и прямо в одном доме. Потому свято верил боец: «Наше дело правое, победа будет за нами».
А в данный момент казалось ему, что и нет никакой войны, не было жуткого плена, голода и холода, а была осень, стог сена в родном дворе, пахнущий так привычно, таким дурманящим ароматом, что время, казалось, останавливалось и начинало течь вспять, к истокам жизни, к детству.
Но не только обоняние ввергало русского человека в состояние блаженства, слух тоже был тут как тут, к услугам хозяина, как бы соревнуясь со своим партнёром и соперником одновременно, с обонянием.
Услужливо преподносил он своему владельцу прелестные сонаты и симфонии, фуги и этюды.
Это местная фауна старалась наполнить пребывание на Земле самой совершенной твари Господней – человека, высоким смыслом его существования.
Трещал неумолчно сверчок, без которого наслаждение от аромата сена было бы не полным, купированным, так сказать. Заливался соловей, спеша порадовать перед концом дня своих слушателей последними своими произведениями. В отдалении, в пруду, лягушки вдруг организовали такой концерт, что куда тебе твой оркестр, да ни в жизнь не сравниться ему с созданным самим Господом. Такие рулады неслись отовсюду, что дух замирал.
Неподалеку, в селении гоготали гуси и таким родным было это гоготание, таким привычным…
Чей-то пёс обнаружил какое-то нарушение прав хозяина, залаял, отрывисто и зло. Ему стали вторить собачьи голоса в соседних дворах и вскоре заливистый собачий лай перекрыл все прочие звуки природы.
Всё выглядело так, будто каждый живой организм оповещал: я здесь, я хозяин на этой части земного пространства и готов защищать свою территорию всеми, доступными мне, способами.
Только одно существо не было похоже на хозяина положения - это был присевший на задних лапках заяц-русак. Он подобрался к стогу, но ещё не решался подойти к нему совсем уж близко. Остерегался возможной засады лисы, или притаившегося за стогом волка, или человеческого создания с длинной палкой, извергающей порой такой гром, что душа в пятки уходила в момент. И эти пятки несли в таких случаях серого с такой скоростью, такую прыть они развивали, что сама стреляющая палка человека-охотника удивлялась, как это могло такое тщедушное создание перегнать её, палки, посланца – охотничью дробь…
Косился, русак, оглядывался, вздрагивал при малейшем звуке, но природный инстинкт властно звал его к стогу сена, манил, не отпускал.
Афанасий Михайлович долго наблюдал за русаком; странное чувство охватило его. Что-то беспокоило и не давало покоя. Ба, да это же собрат его, всех боящийся и ото всех прячущийся. Всех избегающий и снова к живому сообществу стремящийся.
Прослезился Афанасий Михайлович: - Эх, сиромаха ты, горопаха. Все-то тебя преследуют, ото всех бежишь ты без оглядки. Ни друзей у тебя, ни товарищей.
Один, как перст влачишь ты жизнь свою и некому тебя ни пожалеть, ни приголубить.
Вот так и я, как заяц тщедушный, вынужден скитаться по белу свету, прятаться от людей и собак, аки тать ночной, и поесть не часто перепадает, и поспать не всегда в тепле приходится.
Чем-то родным согрело душу беглеца при виде этого жалкого существа. Да неужто на своей земле он уже находится?
Суетливо выбрался из своего логова казак, невзирая на то, что ещё не достаточно смерклось на дворе, стал он подбираться к окраине селения.
- Ото, шастають и шастають, кляти. Нэ сыдилось им у тых лагэрях свойих. Он, впять хтось був, топор вкрав…
Афанасий Михайлович покрылся испариной. От счастья.
- Родненький ты мой хохольчик, да зачем же, скажи мне, беглецу – топор?
Я и свой-то вес с трудом домой тащу, мне ещё только топора твоего не хватает.
Отполз беглец от опасной хаты, призадумался.
- А всё легче будет добывать пищу, - думал Афанасий Михайлович, но…
Не сразу это случилось, а постепенно, по мере продвижения к родному своему краю.
Не стану я утруждать читателя прочтением всех подробностей о приключениях казака в тылу врага, скажу только - когда понял Афанасий Михайлович, что находится он на территории Ростовской области, встала перед ним во весь рост свой дилемма: идти прямо на восток, к линии фронта или свернуть направо, на Кубань, к родному дому.
Вроде бы привычка исполнять устав звала его к первому варианту, но понимал - раз оставили его во вражеском окопе, значит сочли убитым, а значит и числится он как убитый - как же он объявится в расположении советских войск, если даже удастся перейти немецкую линию фронта?
Ведь и разбираться в таких условиях долго не станут, пристрелят как немецкого диверсанта, да и дело с концом. Как пить дать пристрелят.
Но, если подумать, должна же была Варя, жена его, получить похоронку на солдата. Почта тогда работала - не в пример нынешней…
Если взять ту похоронку, то и будет она как бы свидетельством того, что был боец дома, видели его родные - а, значит, произошла чудовищная ошибка.
Может и удастся в таком случае избежать ему незаслуженной кары.
Подумал боец, подумал, и свернул вправо, к родным пенатам.