Для каждого вида мыслей у нее было определенное место.
Самые незатейливые, но необходимые, по домоводству, обычно были в карманах одежды,
рядом с парой хлебных крошек или небольшой ниткой.
Она находила их на ощупь, например сколько соли надо положить в кастрюлю, или где лежат летние туфли.
Более прозрачные, но все же достаточно плотные, она носила на запястьях, на месте браслетов, понравившиеся фасоны платьев, услышанные в городе мелодии, календарные даты.
Еще более утонченные, обрывки снов, стихи, замыслы рисунков, чаще всего располагались на кончиках пальцев, чтобы было удобнее переносить их на бумагу. Просто из за своей легкости они легко могли оказаться сдутыми весенним сквозняком.
Довольно привлекательными были мысли на мочках ушей, рядом с длинными серьгами. Интересно, что она показывала их не всем, откидывая прядь волос.
Там обитали смелые мечты. Подобные уверенному ветру, или розовым лучам рассвета.
Из за своей смелости мечты были удлиненные и вьющиеся, и часто ниспадали на верхнюю часть шеи, делая ее изящнее.
Короткие каждодневные мысли обычно располагались на лице. Эмоциональную погоду хранили уголки губ, причем она всегда сомневалась, следует ли улыбка за солнцем, или наоборот. Думы хранились на лбу. Где ж им еще быть. Бровями владели самые сосредоточенные, а те что более абстрактные, могли даже вскинуться на потолок вслед за взглядом, и порой оставались там долго, а некоторые- навсегда. Ведь невозможно все эти думы носить в себе. Да и незачем.
Удовольствие расположилось на щеках, а чистая прыгучая радость находилась в уголках глаз. Все рядом, удобно и легко.
На затылке и ниже по шее хранились легчайшие из воспоминаний детства. Собственно воспоминания располагались по всему позвоночнику, фактически они росли вместе с ним, задерживаясь, как цветные шелковые ленты, в остистых отростках, грудной отдел- юность, далее к пояснице зрелость. Говорят, что в самом конце копчика она хранила смерть, но я точно не знаю.
Мне совсем не сложно понять, откуда столько всего оказалось на ее плечах. И хотя она часто поднимала грудь, выгибая слегка спину, все равно этот вес чувствовался, особенно по вечерам. Я бы рассказал ей, что можно быть гораздо свободнее, лишь чуть приподняв подбородок, и весь секрет в том, чтобы делать это постоянно, но не задирая нос, но она вряд ли станет слушать. А плечи, опущенные свободно плечи, делали ее шею восхитительной... Если бы я обладал голосом! Но.. Я могу только смотреть.
В груди ее хранились звонкие и яростные мысли, в самом центре, никогда не расплетаясь, они едва слышно гудели единым тугим клубком, ровным в своей привычности, но что там вмещалось!.. Лунные ночи, лесные шумы, говор рек, прибои первобытных океанов, она все это обещала показать мне, да да!, звездные метели, фосфоресцирующие туманности и рождение сверхновых в тишине вакуума. Эти бесконечности, разворачиваясь, располагались слоями от низа живота поднимаясь вверх, захватывая горло, порой и лицо, воронкой засасывая затылок, и низвергались долу каскадами вселенных. О, если мне удастся туда заглянуть, то писать об этом пришлось бы как минимум следующую тысячу лет, и я еще не знаю, сможете ли вы дослушать до конца, поэтому стоит ли мне тратить столько времени? Пока этот вопрос открыт.
И я вовсе не стану вам рассказывать, какие мысли витали между ее коленей, когда она надевала узкие юбки.
Этого вам совсем не нужно знать.