Благословение. Из Шарля Бодлера

Анна Линина
Поэт на землю тёмную, злой скорби вопреки,
Явился волей Божьей, проклят матерью своею,
Хулит она Всевышнего — и Он её жалеет! —
В презреньи святотатственном вздымая кулаки:

"О, сожалею, что в тот час его я зачала!
Избыть нельзя треклятой ночи грешных удовольствий!
О, лучше б вместо дряни этой, что мерзлее зла,
Пираний и гремучих змей насытить довелось мне!

Из женщин всех одной лишь мне ты подарил лишь боль
Безумных мук, что ярче солнц и сотни обелисков!
Мой бедный муж! но жалкий плод не отшвырнуть в огонь,
Чумной урод ненужный — не любовная записка!

И чахл он, и отвратен; ненависть моя сильней;
Тончайшую струну, его скручу и погублю я,
Как деревце несчастное, дугой его согну я,
Чтоб почками зелёными не покрывалась ветвь."

О, ей уразуметь невмочь завета древних слов,
И пена на губах её застыла сатанински,
Ей рок в геенну возложить растопку для костров,
Карающих за бездну злодеяний материнских.

Один лишь только Ангел с бедным сыном тем идёт,
О небо голубое, что воды свежей в пустыне;
Всё, что вкушает сирота, отверженный что пьёт,
Даёт ему амброзии, нектары золотые;

Он путь свой крестный с песнею проходит, как пастух,
Играя с ветром, и с весной, и синевы озоном,
Улыбки его видя свет, святой и чистый дух
Льёт слёзы свои горькие голубкою лесною.

Смирение бедняги распаляет, как огонь,
Обидчиков, что пили с ним любовные напитки:
Чтоб острая игла одна колола за другой,
Душой его играя, все испробовали пытки.

То с хлебцем его скудным и с вином, что выпьет он,
Плевки, чураясь, и золу, смеясь, они мешают,
То бросят в грязь, чтоб сонмы звёзд его не утешали,
И он, как дичь, затравлен был, и горько уязвлён.

Любовь его, его жена, на грязных площадях
Кричит: "За то, что всё отдал, и дух свой, и желанья,
Как древняя богиня, в грудь его волью я страх,
Растлю его, и в этот миг — предам на поруганье.

Но я напьюсь и ладаном, и миррой, и вином —
Самой души его дары, как дань свою, вкушу я:
Коленопреклонения и робость поцелуя;
И над всем чистым и святым — смеясь, как над шутом;

Когда же надоест моё бесовское веселье,
На грудь его я властно свою руку возложу,
Игриво когти гарпии, что я в него вонжу,
Тропою красной к сердцу ступят, полному смятенья.

Я вырву это сердце — так рука моя легка —
Как сильную, дрожащую, трепещущую птицу;
Под лапами любимого голодного зверька,
Ему с презреньем брошенное, нежно будет биться."

Но набожные руки, своей верой упоён,
Он к небу простирает, и благословенным дышит,
И в небе ясном видит он великолепный трон,
И голос, голос сильный, и смиренный голос слышит,

Где разум, точно молнии, злость усмирит людей:
"Благословен мой Бог, что мне даёт страданья
Целительный настой — и скорбное рыданье,
Слезой омывшийся, святым предстанет и злодей.

Печали, произволу, лютой злобы превосходству,
И даже поруганию терзать нас не с руки,
Всех сыновей возлюбленных всей сече вопреки
Зовёт мой Бог на этот трон, на доброе господство.

И агнец не потерянный, возлюбленный Отцом,
Сквозь время и вселенную, и мрак, что чужд природе,
Я знаю, этой страшной боли смысл благороден,
Не истязает землю ад, та боль дана Творцом.

Плетёт мистический венок; Пальмиры недра тают,
И меркнут жемчуга морей пред красотой Эдема:
А в нём сверкает и манит из голубого рая
Пресветлая, пречистая, благая — диадема.

Не сотканная из лучей, не одного лишь света
Любви и ласки вобрала, заточена стрелой:
Всегда живей её краса; а смертные глаза
Как будто тёмный мрак зеркал, тускней и неприметней!"