Arthur Rimbaud (Артур Рембо)
Между тем, как несло меня вниз по речному теченью,
Краснокожие с воплями кинулись к бичевщикам
И, раздев догола, забавлялись живою мишенью,
Всех прибили гвоздями к раскрашенным, пёстрым столбам.
Я остался один и забыл о матросской ватаге.
В трюме хлопок английский, фламандское в трюме зерно.
И свершилась дикарская казнь, и к распахнутой влаге
Понесло меня дальше, куда и зачем — все равно.
Море грозно рычало, и мчало меня, и качало.
Как глухого ребенка, всю зиму трепал меня шторм.
И сменяли друг друга полуострова без причала.
Ликовал торжествующий, настежь открытый простор.
Ураган был свиреп, но по-своему нежен и чуток.
Он, как глупую пробку, пускал меня замертво в пляс.
Так и плыл я по древним погостам морским десять суток.
Никаких маяков не мигал мне бессмысленный глаз.
И, как в детстве, дыша кислотою и сладостью сидра,
Заливала борта и сквозь доски сочилась волна.
Ржавый якорь был сорван, и руль переломан и выдран,
Смыты с палуб объедки и синие пятна вина.
С той поры и тонул я в седом, многозвездном пространстве,
В первозданной поэме, прочтённой почти наобум,
Пожирал эту прорву, проглатывал прозелень странствий,
Где ныряет утопленник, полный таинственных дум.
Проступали на зыби горячечно-синие пятна.
И в протяжных мелодиях, переполнявших эфир,
Песня горькой любви вырастала, как мир, необъятна,
Крепче спирта и шире всех ваших тоскующих лир.
Знал я свисты смерчей и вскипанье течений глубинных,
Блеск небес, продырявленных молнией, как решето,
Мирный сон вечеров, восхитительных стай голубиных
И такое ещё, чего больше не видел никто.
Я видал, как свирепо в отливах таинственной меди
Начинается ночь и расплавленный запад лилов,
Я слыхал, как подобно развязкам античных трагедий
Нарастает и катится гул океанских валов.
И в зелёных ночах, в снегопадах, лишающих зренья,
Снилось мне, будто море меня целовало в глаза,
Снилась фосфоресценция, дивных глубин озаренье.
Вековечная та, животворная та бирюза.
Я следил месяцами, как в приступах скотского гнева
Океан атакует коралловый крохотный риф,
Но не верил еще, что Мария Пречистая Дева
Встанет в звёздном огне, океанскую злость усмирив.
Понимаете, скольких Флорид прикоснулся я бортом!
Там цветы — как зрачки у пантеры. Там облик людей.
Словно радуга строила свой семицветный собор там,
И паслись на эйлагах гурты изумрудных дождей.
Я видал, как в болоте гниёт непомерная туша,
Содрогается в неводе рыбина Левиафан,
Как шторма закипают, вгрызаясь в притихшую сушу,
Как бездонные бельма уставил на мир океан.
Вот серебряный глетчер и блеск перламутровых полдней,
Вот стоянки в заливах в лиманной грязи, на мели,
Там, где толстые змеи висят на стволах преисподней,
Там, где жрут их клопы в перегное набрякшей земли.
Я хочу показать золотистых рыбёшек ребятам,
И зелёных, и розовых, плывших тогда за кормой,
И качанье без якоря на море, спячкой объятом,
И роскошество пены, и парус изодранный мой.
Убаюкало море меня и широты смешало,
Полюс спутало с полюсом, плача навзрыд обо мне,
Прилепило медуз желтопузых к корме обветшалой,
И, упав на колени, как женщина, как в полусне,
Весь заваленный птичьим помётом, увязнувший в тину,
В щебетанье и свисте и шорохе маленьких крыл,
Я утопшим скитальцам, почтив их глухую кончину,
Как гостиницу на ночь, нутро своё настежь открыл...
Но, затерянный где-нибудь в бухте лесистой, я скоро
Снова вышвырнут был в беспредельное море грозой.
И размокшего трупа не встретил бы глаз монитора,
Не заметил бы парусник, посланный древней Ганзой.
Задымившийся, словно из хлопьев тумана сколочен,
Продырявивший небо, как стену таранят бойцы,
Накопивший подарки, — поэтам понравятся очень
И лишайники зноя, и слизи морской образцы, —
Весь запятнанный беглым огнем электрических скатов,
Предводимый морскими коньками на кипени вод,
С вечным звоном в ушах от июльских громовых раскатов,
Когда рушился ливнями ультрамариновый свод,
Трепетавший не раз и крутившийся насмерть в мальштреме,
Стороживший не раз бегемотов обнявшихся храп,—
Я, прядильщик туманов, бредущий сквозь синее время,
О Европе тоскую, ступила бы только на трап!
Помню архипелаги в полуночных звёздах! Мечтаю
О седых островах в оперении пасмурных рощ!
Но не ты ли скиталась со мною, певучая стая
Окрылённых изгнанниц, не ты ли, грядущая Мощь?
О, как часто я плакал! Как знойная просинь мерзка мне!
Как жестока луна! Как безумное солнце черно!
Пусть мой киль разобьёт о любые подводные камни,
Захлебнуться бы, лечь на любое песчаное дно!
Ну, а если Европа, — то сумрачней, ниже, теснее:
Чтобы грязная лужа была холодна и мелка,
Чтобы грустный мальчишка на корточки сел перед нею
И пустил свой бумажный кораблик с крылом мотылька...
Надоело мне плыть наугад, расстоянья оплакав,
Доверяться кильватерам хлопком гружённых судов,
Различать за туманом цвета государственных флагов,
Сторониться огней под пролётами страшных мостов!
Перевод П. Антокольского, сборник "Гражданская поэзия Франции" (М., Гослитиздат, 1955. С. 230-233).