Сергей ЧЕРНОЛЕВ (МОЛДОВА-ПРИДНЕСТРОВЬЕ)
Родился в г. Резина Молдавской ССР в 1957 году. Работал токарем, художником-оформителем, слесарем по обслуживанию автомобилей, гончаром и обжигальщиком керамики. С середины 80-х активно публикуется в периодике и альманахах Молдавии и Приднестровья. С 1995 года – член Ассоциации русских писателей Молдовы, с 1996 года – член Союза писателей Приднестровья. Автор сборников стихов «Високосные дни» и «Золотые холмы» (2003 г.), книги литературных пародий «Восьмая нота». Регулярно печатается на страницах литературных альманахов и периодических изданий России, Молдовы, Приднестровья и США (газета «Кстати»). Был представлен в «Антологии современной литературы Приднестровья».
* * *
Я говорю себе: пора.
Но в темноте не слышно слова.
И ледяная глубь двора
Родней оставленного крова.
Я говорю, и мне в ответ –
Небесных сфер звенящий трепет.
И слабый отдалённый свет,
Как паводок, растёт и крепнет.
День только начат, но уже
Я повернуть назад не вправе.
Стою на смертном рубеже,
Готовый к подвигу и славе.
И гнёт сомнений не томит.
Внимаю Божьему реченью.
Ничто меня не устрашит
И не повергнет к отрешенью.
Вдали светлеет небосклон.
Стою, открыт и непреклонен.
За мной – сияние знамён,
И перед грудью – щит Господень.
Свет детства
(из цикла « Предместье»)
1.
В детстве – больше всего остального –
меня удивлял солнечный свет.
Летним полднем его было столько,
что невольно смежались глаза.
Свет проникал в самые отдалённые,
недоступные уголки:
в глушь чулана, в гулкий ствол колодца,
в стремительные провалы сновидений.
В сухой темноте дровяного склада
свет сочился сквозь узкие, как порез, щели дверей;
слепил на речном плёсе
звонким ребячьим плеском;
отражался в осколках стекла,
в выпуклой жести водосточных труб,
в брызгах дождя и в озорном карманном зеркальце.
Весь окружающий мир был для него
материальной оправой – и только.
Всё, что плескало, шумело, дробилось рябью,
служило ему живым обрамлением,
кружевной замысловатой виньеткой.
И это делало солнечный свет
ещё невесомей, привлекательней и неуловимей.
Я и сейчас, закрывая глаза,
вижу лужайку лета
или – чаще всего – прямоугольный проём окна,
сквозь который тянется просека утреннего света,
а день ещё так слаб и хрупок,
и цветы на городских клумбах
по-девичьи сдержанны и стыдливы,
но в песчинках пыльцы
уже напряжённо гудит шмель,
мохнатый, исчерна-золотой и сильный,
как землекоп…
2
Это истоки дня,
это мир целиком,
не разъятый на части взрослым досужим рассудком,
мир в пяти человеческих измерениях –
свежесть глазных яблок;
подушечки пальцев, перепачканные
чёрным соком шелковицы;
трепет слуховых перепонок;
оскомина нёба;
запах травы и земли, песчаных дорожек
и зарослей мелководных речных лагун.
Это старый прибрежный парк,
куда в дни праздников и в часы «утомлённого солнца»
устремляются жители нашего провинциального
городка.
Здесь гуляют парами и в одиночку
(на обочинах дорожек – макушки травы-муравы),
шумно раскланиваются, встречая знакомых,
окунают лица в лиловую мякоть сирени,
обмахиваются носовыми платками
и шляпами в мелких неисчислимых дырочках.
Сквозь яркую пестроту шелковых платьев
просвечивают зрелые женские тела,
млечно-белые, ещё не тронутые загаром,
ослепительные до головокружения,
до горлового спазма, до немоты речи;
прекрасные тела молодых матерей
в карих глазках родинок
и голубых пульсирующих прожилках.
3
На окраине парка –
у самой кромки реки –
вы обязательно отыщете раковину танцплощадки,
где в назначенный час
заводят всё тот же бесхитростный мотив,
ранящий навылет мальчишеское сердце.
Танцплощадка грохочет в сумерках дня.
Я приникаю щекой к теплому дереву ограды
и подолгу наблюдаю за действом,
ещё недоступным для моего возраста,
многое угадывая и подозревая.
На моих глазах пересекаются
случайные и многозначительные взгляды,
внезапно возникают и рушатся
любовные треугольники, а порою –
вокруг отверженного и незадачливого сердца
очерчивает свою замкнутую кривую
одиночество.
О геометрия
человеческих душ, связей и влечений!
***
Скажи, ну, что тебе приснилось?
Ответь, пожалуйста, скорей.
Ведь что-то чудное творилось
За дверью горницы твоей.
Должно быть, рокот океана,
Церквей старинных купола…
И, звездным светом осиянна,
Так безмятежно ты спала.
Сон ворожил, пьянил, светился.
Я наклонялся над тобой
И слышал, как о сваи пирса
Неутомимо бил прибой.
Светало… и блаженным стоном
Вдруг оглашалась тишина.
Как веяло морским озоном
Из глубины ночного сна.
…Глаза твои полуоткрыты.
В них – пробужденья торжество.
Ты вышла, словно Афродита,
Из сновиденья своего.
Ласточка
Птичка Божия не знает
Ни заботы, ни труда…
Александр Пушкин
Где ты, Божия певунья?
От зари и дотемна
Строит птичка-хлопотунья
Над землею терема.
Не блаженствует беспечно,
Словно в давние года …
Все на редкость долговечно,
И, должно быть, навсегда.
Да и надобно ли птице
Покидать добротный кров,
Если можно притаиться,
Уберечься и укрыться
От крещенских холодов.
И, не веря в чет и нечет,
Раздарить себя дотла.
Под крылом птенцы щебечут,
Озоруют, мал-мала.
Над излучиной распадка
Синева холодных звезд.
– Здравствуй, милая касатка!
Я зерна тебе принес.
И когда метель надует
Ледяную пелену,
Ты скажи, коль тяжко будет…
Я оконце распахну.
За горами, за долами
Нам любви не отыскать.
Будем с певчими мальцами
Эту зиму коротать.
***
Пока ещё пишутся оды,
Хотя, говорят, бесталанны.
Ругая причуды погоды,
По парку фланируют франты.
Пока благолепны фронтоны
И так полнозвучны фонтаны.
Под сенью садовой ротонды
Милуются нимфы и фавны.
Но что-то вершится незримо,
А, значит, вдвойне неизбежней.
Полоска весеннего дыма
Плывёт над галдящей скворешней.
И пашни не знают износа,
И грозы гремят над юдолью,
И жизнь моя, словно с откоса,
Летит, задыхаясь от боли…
Мать
Этот сон донимает упрямо
И покоя никак не даёт.
Снилось мне, что ослепшая мама
Проводила меня до ворот.
Вечерело … Я помню поныне
Синий сумрак короткого дня.
– В добрый путь, мой возлюбленный сыне! –
И крестом осенила меня.
Я слегка задержался с ответом.
Загляделся в родные глаза,
Что мерцали слабеющим светом.
… Так сияют во тьме образа.
***
Глядит в упор безжалостная старость.
Скорбеть не стоит, бедам вопреки.
Что в этой жизни, в сущности, осталось?
Молитва и прощальный взмах руки.
Но даже там, у вечного порога,
В неодолимый и печальный миг,
Просить я буду милости у Бога
Для всех презренных, бедных и больных.
***
Жизнь прожить – не поле перейти.
Мучительная пластика хромого.
Мозоли от постылых костылей.
И он не знает жребия иного,
Идя дорогой трудною своей.
Пусть шаг его неровен и увечен,
Он всё равно не повернёт назад.
В пустынном поле наступает вечер,
И вдалеке смеркается закат.
Дарован будет путнику отрадный
Недолгий сон – в другом конце пути.
И что ему до жизни неоглядной?
Ему бы это поле перейти.
***
Это труд – состраданье.
Так случалось всегда,
Меж людьми расстоянье
Сокращает беда.
Это вечное право
Языком не молоть,
Дать убогим хотя бы
Хлеба грубый ломоть.
Жить не праздным рассудком,
Видя в роскоши – толк.
… Это – друг перед другом –
Искупительный долг.
Cергей ЧЕРНОЛЕВ
ИСТОЧНИК:
http://kstati.net/ja-govorju-sebe-pora/