20
То, мимо чего пройдет человек,
Не тронув мотыгой в земле,
Пес увидит своими глазами:
Скрытое под земными пластами
Вторую тысячу лет.
И вот он кружит и скулит
Там, где люди молча прошли
Мимо этой земли.
Все топчется пес, все дрожит
Там, где запах крови разлит,
Где стон под землей стоит.
А кто-то, на вид не страшный
В тапочках, в кресле домашнем,
В роскошном доме сидит.
Доспехи странствий: копье и щит
Рядом с ним, и перо у него, как меч.
Он сеть плетет из веревок своих
Для спящих покуда рыбешек речных.
Но вдруг его хищный взгляд блеснет:
Так рыбу баклан стережет.
Пес почует его – и заскулит:
Здесь ангел смерти стоит!
21
Но я все же псом быть выбираю
В древнем и бедном народе своем.
Под хлещущий дождь плоть подставляю,
Благославляю тучи в небе родном.
Я псом из тех псов быть выбираю,
Чьи пророчества сброшены в прах,
Кого всякая фальшь бунтовать побуждает,
Но не командовать теми, кто много лет
В галуте жил: тысячью тысяч евреев, тех,
Кто нынче сыт, но подавлен на этой земле.
Я в отчем доме псом быть выбираю –
В древнем и бедном доме своем,
Чем жить в царстве креста, процветая,
В облачении дорогом.
Мне лучше в Израиле быть: пусть он
Болен, и боль причиняет сам.
И темным силам поставлен в нем трон,
И мое поколенье в раздорах там.
Мое пророчество там лежит
На весах, как будто съестного кулек.
Там камнями насмешек будет побит
И теперь иерусалимский пророк
(Ведь пророчество в Сионе трактуют,
Как где-то в Бердичеве мысль простую)
Но крепче смерти страна моя,
И твердо сердце ее, как гранит.
Пусть пока я внизу. И моя струна
В ней все же звенит и звенит.
22
Что мне внизу? Я весь
Превратился в нюх: в тумане
Чую плод, прорастающий здесь
В кусте, в его темной тайне.
У черных засыпанных ям,
У могил: что я делаю там?
Вопрошать самому, отвечать самому...
Тяжко мне здесь -- одному.
Грустно мне. Чую я – в глубине
Цари и герои лежат.
А на площади даже отсвета нет.
Этот прекрасный пророческий свет
Ненавистен: здесь ему места нет.
Эти дни уходят, а я на краю
Со слезами прощения здесь стою.
Те заблудшие дни проходили тут,
Как покорные овцы под нож идут.
Да, отчаянье здесь, над нами, стоит.
Точно черный коршун вверху парит;
И темный заговор в доме царит.
И полумесяц меж облаков,
Как серп, что ядом покрыт,
Но не для колючек и сорняков...
Но высоко-высоко, надо всем,
Над коршуном и полумесяцем тем
Огненный щит Давида стоит:
Он наш дом навек сохранит.
Он наш дом навек сохранит...
Окончание
Пока я один, гнев сжигает меня,
Этот гнев приношу я в печать.
Но из того колодца, что я
Пил эту горечь и гнев,
Будет пить завтра тот, что похож на меня:
Мир ему -- и мой поцелуй!