В начале великого поста

Ронни Мэншфайнд
Неровные следы по пройденной дороге,
Ошибки повторяются точь-в-точь,
Учиться ничему здесь невозможно,
Мучительная ясность сердце рвет.

Где ранняя весна? Где солнечное солнце?
Заплаканные тени прошлых лет
Остались позади, в давно забытых строках,
И новые поешь, но не взамен.

Шагай. Идеология уныния,
Предательство откуда и не ждешь,
Что каменным казалось и незыблемым,
На деле – карточный червивый дом.

Все люди, всем бывает горько,
И больно, и обидно и всерьез,
Но так ли уж тебе досталось, солнце?
С гордыней нам носиться невдомек.

Пройдет весна – и думать позабудешь,
Пройдут года – причин не назовешь,
Но будешь воскрешать туман иллюзий,
Как сладкий яд, творений вещество,

Материю освободивших мыслей,
Субстанцию, связующую мысль,
В которой раньше видел правду жизни
И жизнь окрашивал в ее цветы.

Существовал в придуманном дурмане,
Словами вдохновенье изливал
И сжился с атмосферой погребальной,
Так, что и расставаться не желал.

А объяснить? Все скучно и обычно,
И привело, как водится, к нулю.
Следы уже соделанных ошибок,
И частота падений – ни к чему.

Ты выполз в мир, и там все как обычно,
Но только в мире, что считал святым
Нашли приют все те же истины,
И рухнул он. Ты без стены, один.

Холодный ветер, выцветшее солнце,
И друга уж некрепкая рука,
А под ногами лед за снегом гнется
И каждый шаг – проверка и судьба.

Где зубы грешников? Все разом сокрушил бы,
И пусть они живыми снидут в ад!
И жены их останутся вдовыми,
А дети сирыми… такое пожелать?

До нравственности распятого Бога,
До той любви, что сокрушает смерть
Была еще неведома дорога,
И мир еще лежал в греховном зле.

Но ветхий человек не шевелился,
В глазах темно, и горло не поет –
Наверно, потому опять забился
В свой угол равнодушия и снов.

Шагай. Тебе давно никто не снился,
От завтра у тебя – лишь два часа,
А с истинами новыми сроднишься,
Излечишься, пробудешь голоса.