Весеннее море покоя не помнит – как мы.
То полнится мраком угрюмым и оловом тьмы,
то вдруг встрепенется –
и в брызгах взлетит его грива,
то радостью блещет, к ногам подбегая игриво,
то царственно машет Андреевским флагом с кормы,
корабль унося, покидающий люльку залива,
То громом рокочет, то шепчет...
Когда-то давно
и я распивал с ним, как с другом, живое вино,
закусывал, как и завещано, хлебом и сливой.
Здесь юности первой гроза надо мной пролилась,
и первые крал поцелуи и первый «ливайс»
добыл у фарцы,
облапошенный, глупый, счастливый,
несчастный, отвергнутый,
снова заласканный всласть...
Весеннее море шумит для других поколений.
Я вдоволь упился соленой его Иппокреной.
Мелькая и маясь в годах, как мятущийся чёлн,
быть может и проклят,
но лучше скажу - обречен
нести через жизнь этот рокот, могучий и мерный,
не приобретая полезных и чтимых умений.
Покорствовал доле – и не сожалел ни о чём.
Душа – точно склянка,
полна ярко-синею краской,
расколется вдребезги, ради свиданья на Графской
с любовью неведомой, с некою новой судьбой,
такой же нелепой, шершавой, лихой, бесполезной,
а, может быть, нежной –
но вряд ли счастливее прежней.
И в ней мы друг друга уже не узнаем с тобой,
влекомые порознь чужою грядущей толпой,
вдоль волн, как и прежде о пирс ударяющих грузно.
Но в плеске расслышим внезапный
призыв оглянуться -
и встретимся взглядами над глубиной голубой.