Поэма
Дому этому если не 100,
то немногим, наверное, меньше лет.
Сколько точно – поди, никто
и не скажет.
А кто отслеживает?
В этот дом на закате дня
в октябре, что дождём слезился,
из роддома забрав, меня
привезли, когда я родился.
Ну а коль отлистать назад
девять месяцев в аккурат, –
в феврале, в его самом начале,
мама с папой меня зачали.
Говорил, говорю и поднесь,
головою могу ручаться, –
что родился я именно здесь:
Круторожинская, 12.
Круторожная, если уж точно…
У родителей у моих
до меня были сын и дочка.
Что подвигло в то время их
замахнуться ещё и на третьего,
на меня?
Подозрение гложет:
поздно мама тогда заметила
«подзалет» свой.
Вполне быть может!
Мне умом не понять отца,
а душой – понимаю где-то:
вплоть до самого до конца
не любил он меня за это!
– Ладно, так уж и не любил!
– Пусть любил, но уж очень пылко:
за любую провинность бил
прямо наотмашь – по затылку!
А ещё – затаившейся коброю
– содрогаюсь и по сей день! –
шириною с ладонь недоброю
в гардеробе висел ремень.
Старый, кожаный, офицерский…
Не забыть до могилы мне,
как безжалостно, больно, зверски
он хлестал по моей спине!
На отца я, отнюдь, не в претензии.
Битый стоит небитых двух.
Выбил – праздности, вбил – Поэзии,
ставшей сутью моею, дух!
За мальчишьи свои грехи
получив от отца оплеушину,
я нашел для себя отдушину –
стал впервые писать стихи…
По прошествии стольких лет
я скажу откровенно: нет,
способ явно не лучший это –
сорванца превращать в поэта.
Можно (коль не срастется что-то)
сорванца превратить в идиота!
Если только добром хотите вы
детям помниться без затей –
намотайте на ус, родители:
никогда
не бейте
детей!
Ладно, хватит. Увлекся слишком.
С чего начал – почти забыл…
… Дом наш с виду лишь был домишкой,
а по сути – домищем был!
Глинобитный, приземистый, скромный,
он, все силы собрав свои,
под одной рубероидной кровлей
размещал целых две семьи!
Времена были – ох, несладкие –
поствоенные времена.
Всем «рулила» там наша бабка.
Пелагеей звалась она.
Православной ведома верой,
(в Бога верила – просто страсть!)
семьям дочек – Нины и Веры –
без жилья не дала пропасть.
И ютились – с мужьями, детками
– не до царских покоев уж! –
в комнатушках, похожих на клетки,
вместе с нею – одиннадцать душ.
…Вспоминаю себя ребенком:
лето, двор наш, поленница дров…
А на мне – лишь одна рубашонка.
Долго бегал я без штанов!
Без штанов – для мальчишки «бедствие»
дозволительное вполне.
Идиома «бесштанное детство» –
это – в точности обо мне.
Изобилием жизнь не славилась –
очень скромною жизнь была.
Экономия часто ставилась
во главу, так сказать, угла.
О достатке надеждой робкой
мало кто себя тешить мог.
…И сверкал своей голой попкой
я лет эдак до четырёх!
О, тогдашние игры наши!
Развлечений хватало всем!
Все вокруг меня были старше.
Брат на пять лет, сестра – на семь…
Плюс двоюродных три сестрицы
приблизительно тех же лет…
Что угодно может забыться,
но те шумные игры – нет!
Огород приглашал на грядки.
Соток в десять был огород.
Но куда там! Игрою в «прятки»
бредил взбалмошный наш народ!
Только дыбилась пыль дорожная,
сопли пачкая пацанам!
Широченная Круторожная
часто узкой казалась нам.
О, макушки, отцами бритые!
О, косички, всегда врастрёп!
О, коленки наши разбитые!
И восторг – до краёв, взахлёб!
Синь небесная – наше Детство,
гром весёлый, хмельной озон!
Снись, пока не остынет сердце,
этот сказочный, чудный сон!
Утро летнее… Спозаранку,
(благо: речка – рукой подать)
мчались с гиканьем на Елшанку.
Разве мыслимо передать
ту немыслимую благодать?
Сквозь дерев пробиваясь кроны,
солнце светом косых лучей
проникало на дно затона.
А на отмели, где в ручей
превращалась Елшанка наша,
бултыхалось беспечно в нём.
И сияла речная яшма
разноцветным своим огнём!
...От тогдашней Елшанкой флоры –
только в памяти хрупкий след…
Вётел тех, там росли которые,
и в помине сегодня нет.
Где уже огород кончался,
и река в трех шагах текла,
купол древней ветлы качался.
Вот ветла была, так ветла!
Словно Высший каприз к избытку
воплощение в ней нашел.
Шириной метра три, навскидку,
был ветлы той дремучей ствол.
Но понятия не имели
мы о качествах редких её.
Под ветлу нас влекли качели.
От которых, на самом деле,
так балдели мы, ё-моё!
К самым верхним тянулись веткам
параллели метизных строп.
Эти чудо-качели деткам
всю их жизнь вспоминались чтоб, –
небывалою амплитуда
у качелей была у тех.
Вихрем – в небо, в обрыв – оттуда…
визг и ужас, восторг и смех!!!
Как для чад своих беззаветно
я мечтал, когда были малы,
сделать что-то подобное! Тщетно:
уже не было той Ветлы!
Это – летние воспоминания.
А зимою были коньки,
санки, горки, снежки, катания
по замерзшей глади реки…
Как вчера вроде было – помню:
спуск к Елшанке, темно, мороз…
и – смогли ж раздобыть! – на дровнях
с гвалтом кубарем – под откос!
Вот умора была, вот потеха!
Не сойти б от всего с ума!
Сколько радости, сколько смеха,
не скупясь, нам дарила Зима!
И плевать, что катаясь с горки,
ты сосульками весь оброс,
что никак не минуешь порки
за разбитый нечаянно нос!
Голды: Люба, Наташа, Таня…
– в детстве, ранней поре его –
…тётя Нина и дядя Ваня –
ближе не было никого.
И родные: Светлана, Женя,
папа с мамой…
Уже быльё
скоро явит своё вторжение…
Не истлей же, Детство моё!
Пусть не сгинут – длятся и длятся –
вместе с нами в белёсый мрак
дни, что больше не повторятся.
Круторожинская, 12…
Извини, если что не так…
Март – апрель 2016 г.