* * *
Я пойду тропою лыжной
мимо серости облыжной,
мимо закоснелой скуки,
протянув к метели руки.
Ты кружись, пурга, бунтуй,
души свежестью бинтуй,
сотрясай задрёмных нас,
вышибай слезу из глаз…
раздвигаю резко шторы,
словно сбрасываю шоры,
вижу белый смех снежин:
вся в минуте счастья — жизнь.
* * *
В зазеркалье морское нырять –
благодать!
Глубь его разузнав –
нрав,
измениться и стать иной.
Зной
лета в жилах пускай течёт.
Счёт
не вести ни дням, ни годам.
Отдам
грусть-унынье морскому дну…
Ну,
а со дна — на зеркалье вод,
вот,
горизонт увижу вдали, –
там уходят в зарю корабли…
Море — в глаз моих синей глуби.
Море Чёрное век мне любить!..
* * *
Закрыто лето на засов
нашествием погоды мглистой.
В полупрозрачности лесов
взлетели разноцветьем листья.
по осени я прохожу,
как будто что-то потеряла, –
не юность — майскую грозу
и не размах порой удалой.
Нет, это ноет и сквозит
в моей душе хозяйка-осень.
Взлетевших слов моих язык
себя озвучивать не просит.
Что мне ушедший летний день, –
необходимо лишь молчанье.
Ушла я под молчанья сень,
где истины сильней печали.
МОЯ БЕрЁЗа
Шелестела, что одна стояла
все полвека на семи ветрах,
разрослась она, не из металла,
стойкостью одолевая страх.
Наливалась на холме высоком
силой небывалой в лоне скал,
открывалась ей заря с востока,
и служил ей зеркалом канал.
Ветви устремлялись ввысь —
стволами!
Чистой бересты светился шёлк,
а прохожий взмахивал руками,
будто он диковину нашёл.
Вот и мне, мне выпало такое:
быть с сестрой древесной
в кратком дне
и прожить в тревоге и покое
на её берёзовой волне.
* * *
Вот снежком чуть обметало
мартовский дремотный лес.
Гложет давний снег лежалый
предвесенняя болезнь.
И пока под колким настом
жизни нету никакой,
но вонзился солнца заступ
в зимней вечности покой!
Белизной ещё любуйся,
сердце прошлым теребя.
Скоро вешних токов буйство
зиму сбросит, жизнь любя.
Сколько ж надобно отваги
снегу, принимая смерть,
чтобы в ручейковой влаге
исчезая, песни петь!..
* * *
повсюду есть моя душа:
она есть в прошлом, в настоящем,
из будущего не ушла.
Она летит на зов щемящий,
чему названья в жизни нет.
То чувство нежное бессмертно,
ему и время не запрет.
Во мне пульсируй, чудо-мета!