Источник:
Марина Цветаева (1892 -1941) вырастала и получала образование в кругу немецкой культуры. Ее мать, Мария Мейн, была дочерью разведенного немца Александра Мейна (профессионального преподавателя и переводчика), и полячки Марии Бернацской, которая умерла вскоре после родов в возрасте двадцати шести лет, когда будущей матери поэтессы не было еще и трех недель (В этом году будет 75-летие со дня самоубийства Марины Цветаевой). Мария Mейн так и не увидела своей польской матери, и следовательно, ничего не смогла от нее взять в своем развитии, и потому получила чисто немецкое воспитание.
В письме к писателю и философу Василию Розанову от 8 апреля 1914 года Марина Цветаева описала историю взаимоотношений их родителей. "Мать, которая была пианисткой, была человеком очень чувственным, энтузиастом музыки и немецкой поэзии (Гете, Шиллера, Гейне)". Писала буквально, что ее воспитывали в немецком духе ("Весь дух воспитания - германский").
Благодаря матери и Марина впитывала германофильский дух. В 1919 году она писала в своем дневнике (в отрывке о Германии): "Есть много душ во мне. Но самая важная - немецкая ". К этому следует добавить, что она обладала глубокими знаниями немецкого языка и культуры, благодаря обучению в частном пансионе во Фрибурге в 1904-1905гг. . Это пребывание с матерью в немецкоязычной части Швейцарии позже описала в своих мемуарах, младшая сестра поэтессы Анастасия Цветаева.
Влияние немецкой культуры на духовное развитие Марины Цветаевой было довольно выразительно . Если так, то можно ли найти польские корни в ее творчестве? Тщательный анализ наследия поэтессы утверждает, что польский миф играет весьма важную роль в ее литературных произведениях.
В связи с поставленным вопросом прежде всего следует остановиться на имени поэтессы ( возможно, этот миф она создала сама). Как она вспомнинала - имя ей дали в честь Марины Мнишек, дочери сандомирского воеводы , Ежи Мниша ( 1588-1614), жены
Лжедмитрия I, коронованного в 1606 году на царство. Возведенная на московский трон дочь польского магната стала самой известной полячкой в русской литературе (до сегодняшнего дня, однако, имеющей очень плохую репутацию), героиней многих русских исторических песен, стихов, поэм, романов и пьес. Демонический персонаж, "гордая полячка" Марина Мнишек также притягивала многих российских историков, в том числе Дмитрия Илловайского, отца первой жены Ивана Цветаева. В семье Цветаевых - как видно из воспоминаний поэтессы и ее сестры Анастасии - Дмитрий Илловайский считается их дедом. Поэтесса написала о нем в автобиографической повести "Дом у Старого Пимена (1933)":
Дмитрий Иванович Илловайскийi умер в 1919 году, девяносто одного года от роду [...] У меня остался от него один сувенир - книга о моей тезке и частично соотечественнице, Марине, в честь которой меня назвала мать.
Трудно принять без тени сомнения, что мать поэтессы - как вы знаете - наполовину полячка по происхождению, но воспитанная в немецком духе дала своей первой дочери редкое в России имя Марины в честь польки Марины Мнишек. Вполне возможно, что это признание поэтессы лишь семейный миф, учитывая, что все ее работы, в том числе и автобиографическая проза являются мифотворчеством. Сознательную "мифологизацию автопортрета" в прозе Цветаевой увидел исследователь этой прозы Збигнев Мацевский. От этого мифа о имени поэтессы лишь один шаг к более глубокому интересу характера Марины Мнишек, который представлен в некоторых лирических произведениях поэтессы 1916-1921 гг. Эта "гордая полячка" была для Цветаевой не только "тезка" и "частично соотечественница", но и близкой по духу женщиной больших страстей и сильного характера, трагической фигурой, раздираемой противоречивыми желаниями - стремлением к власти любой ценой, наряду с выполнением миссии женщины: любить и быть матерью. Почти все исследователи наследия и биографии Цветаевой обратили внимание на романтичность ее личности и мятежный характер, со склонностью романтики к идеализму, крайним решениям, и необузданному бунту. Отсюда ее интерес к литературным и историческим персонажам женщин с интересными биографиями, способных на великие подвиги и на духовные взлеты. Среди известных полячек нашлись такие типажи только в лице Марины Мнишек и принцессы Изабеллы Чарторыйской. Эта знаменитая княжна является главным персонажем третье картины в пьесе Цветаевой "Фортуна"(1919).
Однако, больше всего внимание Цветаевой привлекает Марина Мнишек. Её судьба и судьба Лжедмитрия, неоднозначность их вошествия на русский трон, их эмоциональные отношения выразительно описаны поэтессой в поэме "Марина" (1916). Драматизм судьбы этих героев чувствуется у Цветаевой уже в начальных строках:
Димитрий! Марина! В мире
Согласнее нету ваших
Единой волною вскинутых,
Единой волною смытых
Судеб! Имен!
Над темной твоею люлькой,
Димитрий, над люлькой пышной
Твоею, Марина Мнишек,
Стояла одна и та же
Двусмысленная звезда.
Она же над вашим ложем,
Она же над вашим троном...
Мятежная душа поэтессы требует создать вокруг себя миф женской порочности. Поэтическое "Я" в этой поэме объявляет свое духовное родство с ее тезкой Мариной Мнишек, называя ее "солнце среди звезд"
Марина! Царица — Царю,
Звезда — самозванцу!
Тебя; пою,
Злую красу твою,
Лик без румянца.
Во славу твою грешу
Царским грехом гордыни.
Славное твое имя
Славно ношу.
Правит моими бурями
Марина — звезда — Юрьевна,
Солнце — среди — звезд.
Уже в этом стихотворении появляется собственно миф (позже повторенный в произведении "Дом у Старого Пимена"), что поэтесса была названа в честь Марины Мнишек.
Уникальность такого рода "гимна" в честь первого Самозванца и его польской жены заключается в том, что обе эти исторические фигуры были наиболее резко осуждены в историографии и русской литературе. Превосходные эпитеты (в дальнейшей части поэмы образ Марины был определен даже как "положительный"), которыми характеризует ее Цветаева, говорит о том, что знаменитая полька, является прежде всего поэтической автомифологизацией. Поэтесса описывает фигуру Мнишек в сюжетной линии нетрадиционным способом, полностью отклоняясь от ее традиционного портрета и характера в русской поэзии (за несколько лет до этого, тоже самое сделал Михаил Сандомирский в стихотворении "Марина Мнишек"). Цветаева, которая в то время не поднимала в своей поэзии какие-либо политических тем, не сделала этого и в поэме "Марина". Ее Марина Мнишек не поднимала в России антипольские настроения, которые, как правило, были задачей других авторов, которые дотягивались в своих произведениях до "смуты" начала семнадцатого века. (в России и сегодня Мнишек по-прежнему отводят аналогичную роль в разжигании враждебности по отношению к Польше).
До ипостаси польки на московском престоле Цветаева вернулась через пять лет в цикле стихов Марина (1921), состоящем из четырех небольших частей. "Цветаеву здесь" - говорит исследователь ее наследия Анна Саакянц - "интересует Марина Мнишек не столько как исторический характер, но как фигура сложная и полная противоречий". В начале цикла Марина Мнишек была представлена как преданная, любящая и верная жена Лжедмитрия I, в то время как в других стихах этого цикла автор показывает совсем другое лицо: корыстную, гордую и коварную "ясновельможную панну":
— Своекорыстная кровь! —
Проклята, проклята будь
Ты — Лжедимитрию смогшая быть Лжемариной!
Фигура Марины Мнишек становится в этом цикле предлогом для лирических излияний о загадке женственности. Анна Саакянц анализируя этот цикл, приходит к следующему выводу: "Марина Мнишек для поэтессы - как Елена Троянская - Ева - олицетворение ненавистной Цветаевой природы женского "естества", страшной, пустой красоты, приносящей зло ..."
Задачей Цветаевой было не мифологизировать Мнишек, и скорее сопоставить ее с типом женщины необычной и мятежной. Присущий поэтессе романтический дух протеста против мира, который она не может принять и признать, проявляется у автора "Фортуны" в формуле любви к тому, что является проклятым и отвергнутым. Такой была и остается в российском сознании "коварная полька" Марина Мнишек и именно поэтому поэтесса находилась под ее чарами в течении многих лет. Роль этой демонической полячки в поэтическом мире Цветаевой метко охарактеризовала Анна Саакянц, сформулировав вывод о третьем стихотворении лирического цикла "Марина": «Этот стих также , как и первый, Цветаева, по сути, написала не о Марине Мнишек, а о себе, о своей верности, о своей любви ..." К этому стоит добавить исповедь самой Цветаевой, которая утверждала, что, если бы она писала историю Марины Мнишек, то представляла бы ее не жадной до славы авантюристкой и любовницей, а прежде всего - любящей женщиной , прежде всего - матерью, и прежде всего - поэтессой. Трудно лучше определить роль мифа польских женщин в мире поэзии Цветаевой.
Вышеупомянутая княжна Изабелла Чарторыйская (1746-1835) в меньшей степени, чем Марина Мнишек привлекла внимание Цветаевой. Это фигура появляется только в одной части поэмы "Фортуна", где главным героем является французский аристократ герцог Лозэн, дипломат, военный лидер, кумир салонов европейского Просвещения, активный участник событий Великой французской революции. В 1793 году он был обвинен в измене и казнен республикой.
В 1773 году, герцог Лозэн встретил в Англии уже замужнюю Изабеллу Чарторыйскую и воспылал к ней глубокой любовью. Он стал отцом ее сына, умершего во младенчестве. Цветаева в "Фортуне" создала сцену встречи влюбленного герцога с Изабеллой Чарторыйской. Лозен приехал в Польшу, услышав о ее болезни, и тайно жил в ее дворце, чтобы быть рядом с любимой. Только большая любовь склонила его на этот авантюрный шаг. В этой части "Фортуна" трудно отделить реальность от художественного вымысла, который, как кажется, здесь преобладает. В подробной монографии Алины Александрович о жизни и деятельности Изабеллы Чарторыйской мы не нашли ни одного упоминания о предполагаемом романе с аристократом Лозэном.
Как поэтесса Цветаева старалась отмежеваться от любой политики. Поэтому, поиск в "польских сценах" поэмы "Фортуна" любых ссылок на ситуацию в Польше был бы очевидным злоупотреблением интерпретацией, хотя диалог обоих персонажей иногда намекал на политику и предполагаемых политических взглядах герцога, который видел нереальным русско-польско-французский альянс.
В этом сюжете, созданной во время написания стихов о Марине Мнишек Цветаева еще раз задела так близкую к ее музе тему о греховной, фатальной, но в то же время зараженной большой любовью, природе женщине, из-за которой она безружна и уязвима.
Образ польской дворянки Изабелла Чарторыйский, который создала Цветаева в "Фортуне", является еще одним подтверждением подобного мифа о женственности.
В дополнение к мифу о имени Марины Цветаевой значительную роль в ее жизни и работе, играет миф польской крови, который, к тому же оправдан генеалогией. Как уже было сказано, бабушкой поэтессы по материнской линии была преждевременно умершая полячка Мария Бернацкая. Марина Цветаева никогда не видела своей бабушки, но составила представление о нем на основе хранящегося в семье портрета, который вдохновил ее на создание известного стихотворения "Бабушке." Лишь через девятнадцать лет с момента написания стихотворения, уже в эмиграции в Париже, Цветаева смогла узнать, что на портрете нарисована не бабушка Мария Бернадцая, а прабабка поэтессы, графиня Мария Ледуховская. Анна Саакянц, современный биограф Цветаевой, так писала в примечании к этому стиху:
Бабушке
Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы...
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?
Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли...
По сторонам ледяного лица
Локоны, в виде спирали.
Темный, прямой и взыскательный взгляд.
Взгляд, к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, кто вы?
Сколько возможностей вы унесли,
И невозможностей - сколько? -
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!
День был невинен, и ветер был свеж.
Темные звезды погасли.
- Бабушка! - Этот жестокий мятеж
В сердце моем - не от вас ли?..
Стихотворение посвящено памяти Марии Лукиничны Бернацкой, после замужества Мейн (1841-1869), бабушке Цветаевой по материнской линии. Поэтессу вдохновил ее портрет, который висел в московском доме Цветаевых; о нем писала и сестра поэтессы, А. И. Цветаева ("Воспоминания", Москва 1974, стр. 26-27). Однако, по воспоминаниям А.С. Эфрон, в 1933 году, когда Цветаева нашла в доме престарелых во Франции, двоюродного брата своей матери, и собрала у него информацию о предках по материнской линии, то узнала, что этот портрет представляет не бабушку, а прабабушку, графиню Марию Ледуховскую, по мужу Бернацкую, которая умерла молодой в 50-х годах прошлого столетия.
Это уточнение семейных преданий о польском происхождении бабушки и прабабушки Цветаевой не подрывали, а скорее утверждалиo значение польского мифа в творчестве поэтессы и в жизни ее семьи.
Роль польского мифа в жизни и поэзии Цветаевой, возможно, лучше всего объясняет ее стихотворение "Бабушке", написанное
4 сентября 1914 г. Даже дата создания этой работы не является случайной. В начале Первой мировой войны в России очень ясно возродились пропольские симпатии, что отразилось и в российской журналистике и в художественной литературе. Это очень коньюнктурная политическая волна доброжелательства в отношении Польши заставила некоторых русских художников показать свои польские семейные корни. Это явно видно в поэзии Марии Моравской (сборник "Прекрасная Польша"), но и стихотворение Цветаевой отражает тоже самое явление.
Глубоко лиричное стихотворение "Бабушке" это поэтический портрет, созданный - как уже упоминалось - по висящей на стене картине молодой красивой польки, на лице которой была печаль, гордость и высокомерие. Самым важным моментом польского мифа в этом произведении является, однако, только последняя строка. Как вы знаете, в России, полякам обычно приписывают горделивость, высокомерие и более всего бунтарство. Показательно, что Цветаева приписывает присущий своему сердцу бунт польской крови, унаследованной от бабушки.
Стоит отметить, что в семье Цветаевой воспоминания о польских корнях были прочными, и они отражены не только а творчестве поэтессы, но и в воспоминаниях младшей сестры Анастасии. В конце осени 1911 года на пути в Германию и Францию, она останавливалась ее в Варшаве. Свои впечатления она описала в более поздних воспоминаниях:
[...] Варшава! Польша, страна наших предков! Не этими ли улицами гуляла здесь мама нашей мамы, прекрасная Мария Бернацкая! Птичий щебет польского языка.
Как вы видите, отношения с польской кровью в семье Цветаевых не были стерты и преданы забвению. В работах автора "Ариадны" намеренно культивируется своего рода польский миф, который вырос вокруг трех вопросов: происхождение имени Цветаевой от польской исторической фигуры, частично польской родословной по материнской линии, и, наконец, личный характер поэтессы, явно мифологизированного и отождествляемого с мятежным польским национальным характером. Миф о польской поэзии Цветаевой во многом определяется условиями генеалогии (польской национальности бабушки поэтессы) и существующих российских стереотипов в восприятии Польши и поляков как нации (красоты и порочности польских женщин, гордости и непокорности, присущими душе поляков). Мифы о польском наследии поэтессы потому не были представлены в явном виде, часто зашифрованы, но имели и "темные пятна". Благодаря этому они идеально вписываются в картину превратного и полного бунта поэтического мира Марины Цветаевой.