Человек сидел за пустым столом –
только лист, карандаш и он.
Тихий скрип по листу превращался в стон,
и звучал, как мрачный псалом.
Человек писал о вершинах гор,
о коварстве горных снегов.
И о тех, кто ждал за горами его,
и о тех, кто ждёт до сих пор.
Человек за строкой выводил строку,
буквы в лист, как в сердце, вонзал.
Каждый лист разрезал его, как фреза,
грифель жёг, как финка в боку.
Человек писал, как терял друзей,
как менял любовь на тоску.
Как был скор на удар, а на ласку скуп.
Как шагал навстречу грозе.
Человек в абзац упирал абзац,
и по новой, с красной строки,
объяснял себе, как он стал таким
много дней и строчек назад.
Человек дописал, перестал дышать,
карандаш на стол уронил.
И листы остались совсем одни –
лишь сквозняк бумагой шуршал.
И соседи собрали за мёртвым листы,
и пустили в проём окна.
И листы летели – нельзя догнать.
Город ждал их, тёмен и стыл.
Дети брали листы и, за сгибом сгиб,
превращали их в корабли.
Но кораблики гасли в серой дали,
и когда последний погиб,
дети стали листы превращать в крыла,
самолётики мастеря,
и смотреть, как листы в темноте парят,
как их ест холодная мгла.
А потом все дети отправились спать,
ведь листы – всего лишь листы.
Повзрослев, мы их вспомним – и я, и ты.
И напишем об этом опять.