Там, где солнечный вертел
туч пронзает вихры,
где срывается ветер
с горизонта на крик,
там, где воздух с надсадой
отверзает гортань,
и у горнего сада
жизни не наверстать,
там, где нет перехода
от земли до земли,
две реки полноводных
берегами легли.
Друг пред другом едины:
вод былинная стать –
не доплыть до средины
и до дна не достать.
Две быстрины, две воли,
берега им – острог.
Но не вышептать доли –
божий промысел строг –
им не слиться вовеки
и не сдвинуть судьбы.
Рвутся шалые реки
напрямки, на дыбы!
Всё стремнины да кручи –
неуёмная прыть.
Над запрудой текучей
им бы гордость смирить;
сбавить бег у излучин,
там, где месяц рогат
и крапивою жгучей
поросли берега;
пораскинуться плёсом
с камышовой каймой
да у ночки белёсой
испросить на постой
тишь да сумерек морок:
от зимы до зимы
волны катятся к морю
да зевают сомы.
Только спрячет ли норов
бык в телячий закут?
Две реки вдоль просторов
рядом вольно текут –
две бездонных пучины,
два небесных стекла –
степь широко и чинно
между ними легла.
Но однажды на стрелке,
где волна горяча,
стиснут заводок мелкий
два могучих плеча:
две реки – две разлуки,
две надсадных тоски –
стосковавшись до муки –
только руки раскинь –
так истошно однажды
возжелают даров,
как густеет от жажды
пересохшая кровь,
как любовники жадно
обнажают тела,
распаляясь до жара,
до золы, до бела
и прощаются на год,
проклиная судьбу!
Как чернеет бумага,
задыхаясь от букв.