Позабывая времена
и чьи-то счастья и печали,
земная память так честна –
вернее средства не найти.
А тут – холодная весна
и ветер мается ночами
у неоткрытого окна:
лети, мой северный, лети,
передавай благую весть
моим незнаемым товаркам,
моим собратьям по земле –
нас эта временность роднит.
И, может, вправду, где-то есть
иной, невыразимо яркий,
неоспоримый свет во мгле,
дающий право на транзит.
Но не о том сейчас, теперь,
пока пульсирует под кожей,
и различает звук и цвет,
и чтит язык живая плоть, –
и каждый миг – удостоверь
за то, что он тобою прожит,
за то, что шаг впечатал след
в земную эту колобродь.
На то и жизнь – бери, владей –
смешны и вздорны «ахи-вздохи»,
а потому не надо слов,
роднящих песню и нытьё, –
по разворотам площадей
пройдем землёй, как скоморохи,
неся бесхитростный улов,
где всё – доподлинно – своё.
А век над миром колдовал
и был порывист, но вынослив,
и ежегодная весна
порой грустила по ночам,
всё умещая в интервал
от ноты «до» до ноты «после»,
и отступала от окна,
и начинала от начал.