К дню победы
ПАРАД ПОБЕДЫ
Огляжу деда Колю, сдувая пылинки,
чёрный кортик со львами в руках подержу…
Мама скажет: «Не дед у тебя, а картинка!»
Улыбнусь, и в ответ ничего не скажу.
Выйдем вместе на площадь, и средь ветеранов
зашагает мой дед, заблестят ордена.
И умолкнут его наболевшие раны,
и сама распрямится на марше спина.
Будет дедушка мой всех красивей и выше.
Все медали до блеска начищены мной.
Я окликну его, только он не услышит
голос мой за походной военной трубой…
ВЕСНА 45-го
Весна… Победа. Только бы дождаться
тебя, отец, а мать не дожила…
Над нашим домом ласточки кружатся,
черёмуха в цвету белым-бела.
Я знаю, не легко прийти оттуда,
но я твою вымаливаю жизнь!
Отец, родной, попробуй сделать чудо,
останься жив, пожалуйста, вернись!
Приди, родной, назло всем похоронкам,
я, как на праздник, в доме приберу,
на зависть всем мальчишкам и девчонкам
в твоей пилотке выйду поутру.
Весна. Победа. Только бы дождаться!
Вот так и мама – всё ждала, ждала…
Над нашим домом ласточки кружатся,
черёмуха в цвету белым-бела…
ПОРТРЕТ ОТЦА
Из довоенного далёка-далекА,
ко всем заботам, тяготам причастный,
портрет отца в оправе рушника
глядел на мать застенчиво и ясно,
глядел, как нежила и как бранила нас,
как тесто немудрёное месила,
глядел, не опуская добрых глаз,
на женщину, что так его любила...
Глядел, как штопала, согнувшись у окна,
и как, совсем теряя к ночи силы,
глазами повстречавшись с ним,
она, устало улыбнувшись, свет гасила.
ИТАЛЬЯНСКАЯ ПЛАСТИНКА
Был новогодний бал, как сон…
В проёме, меж сырыми стенами,
играл трофейный патефон
военным что-то довоенное.
И были в музыке огонь,
и плеск весла, и страсть Италии,
и огрубевшая ладонь
едва касалась чьей-то талии…
И кипяток, держа фасон,
в жестяных кружках спорил с винами.
«Я вас люблю» – пел патефон
всем, не успевшим стать любимыми…
А на диване, в уголке,
по шею в теплом одеяле, я,
прижавшись к маминой щеке,
уже «гуляла по Италии»…
ВЕСТОЧКА С ВОЙНЫ
нашему легендарному земляку, лётчику А.Т. Карпову
С войны прошло немало долгих лет…
И вдруг звонит мне бывшая соседка:
«Сыночка твоего сыскали след…
В «Известиях» сегодняшних – заметка.
Прочли в цеху, и я бегом – звонить!
Под Ленинградом где-то следопыты
нашли в болотах самолёт подбитый
и уж потом смогли определить
по номеру шасси или мотора,
что это Сашин… Сашин самолёт!
Вот как доходит весточка не скоро…
Сегодня наш парторг к тебе придёт
и принесёт газету, в ней два фото,
которые в планшете столько лет
хранили ленинградские болота –
на снимках – женщины, по виду разных лет.
В одной-то я тебя тотчас признала,
а кто другая, что теперь гадать?..
Она в углу на фото написала
лишь два коротких слова: «Буду ждать!»
Держу в руках газету. Вот с кем было
отпущено судьбой мне Сашу ждать!
Совсем девчонка, а, гляди, – любила…
Да крепче ли, вернее ли чем мать?
И снова сердце будто не на месте.
Что с ней теперь? Не мается ль одна?..
Я думаю о Сашиной невесте,
а столько лет, как кончилась война…
ПОДЗЕМНЫЙ ГОСПИТАЛЬ
Немцы всё шли и шли, и шли через село… У Тани и Аси, сидевших на слеге соседского забора, давно уже скрипело на зубах от поднимаемой пехотой и самоходками пыли. Почему девчонки не прятались? Да просто никто не успел предупредить их. Немцы захватили район за четыре дня.
И вот уже иноземный говор слышался со всех улочек и переулков. Белозубо улыбались местным молодкам итальянцы, уже вовсю торговали солдатскими одеялами и офицерскими пледами поляки. Тёплая дорожная пыль, в которой прежде сидела малышня и играла в кремашки, была усыпана яичной шелухой и осколками разбитых крынок. Ещё не показавшие своё истинное лицо захватчики пиликали на губных гармошках и, обирая курятники, шли с полными касками и пилотками яиц и, прямо сырыми, поглощали их на ходу.
Отобранное у селян молоко, текло по их пальцам и надушенным подбородкам. Итальянцы, собравшись у небольшого болотца на краю леса, поставили винтовки в козлы и, закатав штанины, гонялись за местными лягушками, ловко обрезая им задние ножки а тушки выбрасывая прямо себе под ноги. Скоро эти ножки уже кипели в походном котелке на небольшом костре, разведённом прямо в школьном дворе. Потом года два не слышалось лягушачьих хоров. И даже птицы, казалось, притихли.
Два офицера вошли в местную районную больницу и направились прямо к главврачу.
Иван Васильевич Степанов, отец Тани и Аси, обойдя столешницу рабочего стола, шагнул им навстречу и заговорил по-немецки. Его мать была замужем за немцем Лаером, заводчиком из Кременчуга, и в семье говорили на двух языках.
- Фольксдойч! – ткнул ему пальцем в грудь один из офицеров. В дверях с побелевшим лицом показалась и жена Ивана Васильевича - Екатерина Федотовна, она работала в этой же больнице акушеркой.
Следом вошли и их дочери. Младшую звали Анастасией, но в семье употреблялось более короткое и ласковое – Наця. Так она и представилась, когда один из офицеров в упор взглянул на неё.
-Таня – шепнула следом старшая, заслоняя плечом Нацю.
-Надо же… - усмехнулся первый офицер, этот доктор даже дочерей по-немецки назвал. Одна – ёлка, а другая вообще – нация!
Обе девушки были в летних платьях с оборками на груди и по подолу, и в чёрных баранках косиц. А на ногах у них поблёскивали резиновые ботики на небольших каблуках, пустоты которых были набиты ватой. Остальные подростки уже бегали по селу босиком. Лето ведь…
Офицеры включили в столовой патефон и потребовали жареной картошки и тёплого молока. Один из них подарил хозяину книгу Гитлера «Майн кампф». Потом, как только в больницу наведывалась очередная проверка, Иван Васильевич делал вид, что занимается переводом этой книги на русский.
Вскоре в местной больнице расположился немецкий госпиталь. Ивана Васильевича оставили в нём главврачом.
Немцы вели себя тихо, так как в сосновых борах окружавших близлежащие сёла уже формировались партизанские отряды. В такой отряд и ушёл брат Екатерины Федотовны Виктор. Он был секретарём партячейки, уважаемым и серьёзным человеком, но незадолго до войны вдруг начал, расширяя погреб, копать небольшое подземелье, а потом и подземный ход, выходивший к окраине бора. Родные посмеивались над ним, не приснилось ли ему что-то, не понимали, зачем он это делает и кто ему велел. Виктор молчал и только отмахивался. Единственное, о чём он просил близких, никому не рассказывать о его тайном занятии.
Работал по ночам. Землю выносил в мешке и рассыпал по огороду. Укреплял лаз и потолок деревом. Второй выход из подземелья был прямо под яслями коровника. Понемногу работа была закончена, причём как раз к июню 1941 года.
Как же пригодилось теперь это подземелье. Партизаны начали осуществлять боевые вылазки в тыл врага и у них появились первые тяжелораненые. Вот их-то и переправляли в это подземелье. А Иван Васильевич и его жена оказывали им медицинскую помощь.
Наиболее тяжёлых даже переносили по ночам в операционную. И иногда на соседних койках оказывались и немец без сознания и наш, причём бредили каждый на своём языке.
Конечно, жизнь врачей и их девочек постоянно висела на волоске.
Однажды в больницу ввалился подвыпивший поляк, интендант, который частенько заходил к семейству в так называемые гости. Причём явился среди ночи и застал на операционном столе недавно раненного Виктора.
- Партизанен! – начал орать он, но Иван Васильевич быстро зажал ему рот, и увёл на кухню. Операцию заканчивала Екатерина Федотовна.
Врач усадил поляка за стол и попытался объяснить, что тот, кого он видел, не партизан, а брат жены, поранившийся пилой во время заготовки дров. Мол, родственник, нельзя было ему отказать. Не известно, поверил ли поляк. Но пятилитровый бутыль спирта, подаренный ему в качестве отступного, взял, и врача не выдал. Если бы семейство Ивана Васильевича расстреляли, и ему бы не поздоровилось. Уж больно часто он у них гостил.
Семейство потом ещё долго не спало по ночам, всё казалось, что за ними уже идут.
Четырнадцатилетняя Наця и шестнадцатилетняя Таня носили в коровник еду, лекарства и курево для раненых. Отодвигали доску в яслях и подавали всё необходимое прямо в подземный госпиталь.
Однажды Наця собирала вишни возле погреба. Молодой рыжий немчик, прямо на коне, забрался на погреб и начал, гарцуя, красоваться перед девушкой.
Она на мгновение представила, как на раненых сыплется земля с перекрытий, не дай бог, ещё и потолок обвалится, и, бросив своё занятие, позвала немца в дом. Накормила его обедом и только что собранными вишнями.
Потом от него отбою не было. И Нацю пришлось отправить на время к тётке, в дальнее село. Немец потом ещё долго искал её и не мог успокоиться. Но к концу лета его куда-то перевели.
Сельскую молодёжь начали отправлять в германию на принудительные работы. И Иван Васильевич при малейшей возможности занижал возраст подростков, чтобы их не могли угнать в неметчину, выдавал им фальшивые справки, благо районный архив загса сгорел при артобстреле.
Ужасы войны начали набирать обороты. Появились первые повешенные и расстрелянные.
Отряды Доватора не давали немцам покоя ни днём ни ночью. И эсесовцы всё чаще проводили карательные операции по сёлам. Но больницу пока не трогали.
Как-то уже в 1943году, отступая, немцы хотели эвакуировать и местный госпиталь, но Иван Васильевич объявил в нём карантин по тифу. Натёр кому-то перцем под мышками, кого-то из больных напудрил акрихином, и немецкая комиссия в масках, померив перечную температуру и ужаснувшись от вида замаскированных больных, быстрым шагом прошла по палатам и составила нужный Ивану Васильевичу акт. Отступая, немцы не взяли из больницы ни единой кружки, ни единого ведра, где уж тут медикаменты и оборудование.Очень боялись заразы.
Главврач сохранил больницу. Может быть, именно потому и наши, не расстреляли его, как пособника врагам. Да и партизаны отстояли своего доктора. Но семейство опять ещё долго не спало по ночам, всё казалось, что чёрный воронок МГБ уже под окнами.
О его тогдашней деятельности есть краткие упоминания в книгах М.И. Наумова «По следам Доватора» и «Хинельские походы». Это книги о партизанском движении в Украине. Я думаю, моя мама тоже была героем, как и её родители и сестра, – была бесстрашной, сильной и находчивой.
После окончания войны, гораздо позже, Ивана Васильевича вдруг вызвали в область и наградили Орденом Трудового Красного Знамени.
Наця поступила в медицинский, А Таня в лесохозяйственный. Лечить людей и хранить лес, что может быть лучше?
Теперь на месте их села Кременчугское море, а сосновые боры, где было много грибов и земляники – вырубили под морское дно. А ведь лес в Украине редкость и большое богатство. Моя мама плакала, когда перевозила в Калугу своих стариков. Но они и здесь прижились и были уважаемыми людьми. А она сама – работала учителем во 2-ой средней школе города Калуги, а позже корректором при областной газете «Знамя».
ТАЙНЫЙ ХРАНИТЕЛЬ
Мой отец, подполковник Хромиенков Николай Александрович, прошёл всю войну, до самого Берлина. Он был родом из деревни Шеметовое Мещовского района Калужской области. Рассказывал, что на войне его хранила какая-то неведомая сила. Вот два примера.
Когда он окончил военно-морское училище, их перевозили через Финский залив паромом. Вдруг подъехал некий высокий чин и велел половину бывших курсантов пересадить на другой паром. Отца и его товарищей оставили на берегу. А отошедший паром, на котором они собирались плыть, был атакован и затоплен. Никто не спасся.
А потом, уже в Польше, расквартировали их в каком-то костёле. Офицеров по кельям. А солдат – внизу, в молельном зале. Была глухая ночь. Николай никак не мог заснуть. Потом вдруг заметил, что с иконки, которая стояла на прикроватной тумбочке, на него смотрит какой-то святой. Он не знал – какой именно, их тогда воспитывали атеистами. Эти глаза всю ночь не давали ему покоя. Наконец, он встал и вышел в старый парк при церкви. Но не прошёл и двухсот метров, как прямо в купол костёла угодил снаряд. Купол обрушился. Все погибли, а он остался жив. Потом его долго проверяли особисты… Чуть не расстреляли. Мол, почему вышел, может, что-то знал?..
После войны мой отец преподавал в Ленинградской военно-медицинской морской академии, потом вышел в отставку и приехал в Калугу. Потянуло в родные места.
В Калуге он преподавал в КФ МВТУ им. Баумана.