В глазах моих тускнели янтари,
И наше счастье увлекало дымом
В кривой и светлый рот слепой зари,
Давно следы забывшей херувима.
Звала я смерть, лекарство от тоски,
Но в памяти, как раны в сердце, свежей,
Пестрее, чем цыганские платки,
Берёз московских оставалась нежность.
Скажи, ну расскажи мне, почему?
И наших душ усталых увлечённость,
И в сигаретном озеро дыму
Под потолком небесным ночи чёрной.
Так жаждут голубой воды луга.
Душа -- река, так ждущая разлива.
За то, что утопила берега,
И то, что захлебнулась я -- спасибо.
А там, в лесу, качается камыш.
В покое облаков -- стрела обмана
Всё разрывает девственную тишь.
Она ещё болит, как моя рана.
Ты жемчуг с неба сбил -- он льётся пусть,
И труп луны весь в лужах на брусчатке.
Небес пустых нелеченная грусть
Вдоль шеи, будто чёрная перчатка.
Скажи, какую мог бы предпочесть
Ты мне, тогда до глупости наивной?
На что ты разменял любовь и честь
Души моей, замученной, невинной?
Я признаю вину, окончен бой.
У глупости всегда вина прозрачна.
Сирени ветки словно помело
Цветки, от грубых рук твоих невзрачны.
Так никогда никто не мог помочь,
Судьба подростка -- будто девка злая.
В груди жестокой ледяную ночь
Несильно, только всё же обожгла я.
Но не надейся ранку залатать --
Нет выше и нежней тоски девичьей.
Как тёмный жгут на сердце, как печать
Останется тоска... Не безразличье.
И не вини бессовестно меня.
Пульсирует печаль моя, как вены.
Ты не желай ни царства, ни коня
За мёртвый холод плачущей царевны.
За то, что ты губил свою рабу,
За то, что сердце оказалось нежным,
И в тишине -- в хрустальном как гробу,
Спала так долго, долго Белоснежка.