предыдущий фрагмент "11.А взор его сверкал: люблю, люблю!" Роман "Миледи и все, все, все"
http://www.stihi.ru/2016/05/10/7063)
«Простите» прошептав в последний раз,
добавил он: – О, как вы совершенны!
А я тут в караулах весь погряз.
Но вы в моих глазах теперь блаженны!
Джон хлюпал носом, словно был соплив –
в глазах стояли слёзы умиленья.
«Люблю, люблю»! – достигли исступленья
его мужские взоры. Одарив
безумца, в свою очередь, тем взглядом,
что делают раба вмиг королём,
миледи протянула, как в награду,
с улыбкой свою руку. Бурелом
всех противоречивых представлений
его об этой женщине в момент
сменился жаждой пылких откровений.
Его же виртуальный оппонент
лорд Винтер со своим авторитетом
забылся, отошёл на задний план.
Джон даму обожал и лишь об этом
и думал он сейчас, без рома пьян.
Вся дьявольская суть миледи, внешне
задёрнутая ангельской игрой,
была неуловима. Как сестрой,
Джон дамой упиваться мог безгрешно,
но всё, что осязать мог, осязал.
Протянутую кисть таким Макаром
без устали безумец лобызал.
А взором обогрет, к её ногам он
склонился с поцелуями стремглав:
– Поверить трудно мне, что вы земная.
Признайтесь, ангел, в том, что я неправ.
Миледи, только чудом не зевая,
смущенье разыграв, сокрыла вновь
все прелести свои, поправив платье.
Конечно, пуритане – сёстры, братья,
но слишком уж взыграла в Джоне кровь.
«Виват! Ну, наконец-то по-мужски он
все прелести мои воспринял сам!
Дрессировать его подобным стилем
продолжу и – всё встанет по местам», –
подумала с восторгом затаённым
миледи, застегнувши воротник.
– Так кто же ваш палач? – не посторонним
участьем Джон по замыслу «проник»
в глубь сокровенных тайн «несчастной жертвы»
и вправе был всё знать, вплоть до имён.
Само собой, недолго были тщетны
усилия его: – …Так это он!?
– Сначала не могла никак раскрыть я
ни имени, ни титула, но всё ж
в душе моей он право на укрытие
иметь не может. Я пошла на ложь,
умышленно назвав мерзавца графом,
чтоб не смекнул ты, брат, о ком шла речь.
– Друг другу обоюдно мы потрафим,
мерзавца осудив. Он должен лечь,
во благо всей страны, скорей в могилу!
Умрёт проклятый герцог Бекингем!..
Миледи, взяв острейшую из тем,
мышленье Джона лепит, словно глину,
к чему уж приложила уйму сил,
но Джон в недоумении спросил,
по части коменданта безутешен:
– А как же мой хозяин тут замешан?
Мой покровитель – честный человек!
Он честью не поступится, в угоду
мерзавцам. Разве он горазд на шкоду!?
Его вопрос вдову в дрожь не поверг –
она импровизировала сходу.
Как прежде, связным был её рассказ:
– Как только предоставил мне свободу
палач мой и мучитель, в тот же час
я муки свои вынесла наружу,
в подробностях зловещих изложив
всё, что случилось, будущему мужу.
Как он меня любил, пока был жив!
Немедля опоясался он шпагой
и к герцогу помчался во дворец –
помериться с ним силой и отвагой.
– По храбрости он – явно молодец,
но к герцогу пошёл бы я с кинжалом.
Уж если не отравленным, то ржавым.
– Увы, мерзавец в качестве посла
в Испанию был послан – жизнь спасла
ему непредсказуемо случайность.
Я вышла замуж. Мужнина же рьяность,
питая год отсроченную месть,
до цели не дошла. Как только весть
про возвращенье герцога достигла
его ушей, таинственная хворь
супруга моего не вдруг постигла.
Вдову же графа Винтера изволь
в моём лице увидеть – то не новость.
Не новость, как могущество его,
весь образ его жизни волевой,
так и ко всем врагам его суровость.
А новость то, что в тайне граф держал
факт нашего супружества от брата
и вообще от всех, чтоб задрожал
обидчик мой внезапно в день возврата,
узнав, чья я супруга. Но, увы…
– Пусть Божьего суда он избегает,
но я не пожалею головы,
чтоб час суда приблизить. Он играет
давно уже со смертью, как с огнём.
Но жить ему недолго, ибо в нём
нет силы, чтобы противопоставить
себя народной ненависти – память
живёт в сердцах обиженных. Их гнев
не вычистить, как от навоза хлев.
Что ж было с вами? – Плохо всё… меня ведь
никто не прославлял тут нараспев.
Ваш покровитель был в ужасном шоке.
С досадой он узнал, что старший брат
меня взял в жёны. В этой подоплёке
он мною пренебрёг сто раз подряд.
Со смертью графа Винтера я стала
единственной наследницей его.
Дальнейший ход мой многоцелевой
привёл меня в Париж, где непрестанно
скучала я по Англии. И вот,
преодолев сто миль дорог и вод,
намедни я вернулась. Но мой деверь,
зол оттого, что в родословном древе
брат поместил безродную меня
и этим самым род свой обесславил –
вдова, мол, в нём жиреет на халяве –
лишился навсегда покоя, сна.
Барон в мой адрес принял благосклонно
навет от Бекингема. Тот назвал
меня публичной женщиной, чьё лоно
закон уже однажды предавал
во Франции суду, о чём бесстрастно,
мол, скажет заклеймённое плечо.
Доверчивый мой деверь полугласно
меня арестовал. Он привлечён
к преступному деянию обманом,
но мне немногим легче оттого.
Для герцога ж мой случай – рядовой.
Меня отправят завтра утром ранним
в изгнание, где я обречена
влачить жизнь средь отверженных навеки.
Настолько моя будущность черна,
что вправе навсегда закрыть я веки.
Джон, дайте же мне нож! Меня ждёт Смерть!
С притворным, как и всё, изнеможеньем
ей впору на руках его висеть,
и, совпадая с ней телодвиженьем,
плоть подхватить не мог он не успеть.
В его объятья пала и уютно
устроилась в них стерва. Обоюдно
на тот свет не хотелось им хотеть.
Кипя любовью, гневом, наслажденьем,
неведомым доселе, лейтенант
теперь был сам невольный арестант
своих к миледи чувств: – Куда ж мы денем
надежды и мечты, и нашу месть?
Жить нужно! Вы достойны жизни яркой!
Бог вас не выдаст, а свинья не съест.
Я – ваш заступник! – долго бы так якал
безумец опьянённый, но лиса,
по-прежнему смотря ему в глаза,
ладошкой парня мягко отстранила,
а в переглядки – что ж не поиграть!
– Нет, Смерть мне – избавление! – уныло
пророчила миледи, но смыкать
объятья он, однако, наловчился,
себя в её защитники зачислив.
– Не надо, Джон, мне даже намекать
на жалкий шанс ужиться мне с позором.
Пусть после смерти Божья благодать
мне станет утешеньем, не укором.
– Нет-нет, живите и сейчас и впредь!
Смерть Бекингему! Где бы он не шастал.
– С моим позором только умереть!
Оставь меня! Я всем несу несчастья!
– Ну, если так, то вместе мы умрём,
но так, чтоб прежде герцог дал бы дуба! –
воскликнул Джон и вмиг сомлел нутром,
целуя обольстительницу в губы.
Но поцелуй был прерван стуком в дверь,
довольно оглушительным по силе.
– Наверно, Джон, нас выследили или
подслушивали только что. – Не верь
в плохое. Это мой солдат – меня он
заранее спешит предупредить,
что кто-то к нам идёт. Спешу открыть.
– Твой ход, Джон Фельтон, просто гениален!..
За дверью Джон столкнулся с часовым.
– Я сделал, сэр, как вы мне приказали.
Услышав крик ваш, я, сверяясь с ним,
хотел прийти на помощь, но едва ли
в том преуспел бы. Вы не дали ключ,
а дверь-то изнутри была закрыта.
Ломать дверь – не настолько я могуч,
и потому позвал сержанта Пита.
Как подтвержденье слов стоял сержант,
глазами поедая лейтенанта,
и Джон в его глазах прочёл азарт
усердного служаки и педанта.
Свидетель нежелательный возник
нежданно, словно кит на мелководье.
У Джона, пребывавшего на взводе,
не то чтобы совсем отсох язык,
но Джон был больше всех обескуражен.
Из ступора исход был не отлажен.
Единственным спасеньем быть могла
находчивость миледи. Из угла
она к столу метнулась, восклицая:
«Да кто давал вам право мне мешать
убить себя!? Лишь мне принадлежать
должна жизнь от рожденья»! Потрясая
захваченным ножом, миледи, в знак
решимости, указывала пальцем
под грудь себе. Мол, вот сюда, вот так
ударю я ножом. Без вариаций.
Удачно удалось ей завладеть
мгновенно, как ножом, так и вниманьем:
опешили все трое и лишь треть
свидетелей прониклась состраданьем.
«О, Боже»! – побледнел в испуге Джон.
Рождая вместо фраз какой-то клёкот
в сведённом спазмой горле, клял бы он
себя за ротозейство, но злой хохот
оповестил: лорд Винтер тоже тут.
Он шёл на шум со шпагой, но в халате:
– Вольны вы нас пугать, но этот труд
пустой. И уберите нож от платья.
Джон, вот вам заключительная часть
всей драмы – до трагедии дошли мы.
Чтоб демон взять не мог над нами власть,
мы будем перед ней неумолимы –
к миледи снисхождения ни-ни!
Ты как на иглах должен в эти дни
быть в пику её ангельским ужимкам.
Эх, сбагрим мы её отсюда с шиком! –
язвительный лорд Винтер наотрез
отказывался верить интриганке. –
На жалость давит враз, но только чрез
коварство и обман. А для приманки
есть ангельская внешность, как с небес.
Ей на коварство – времени в обрез.
Нам головы морочить не устанет,
но убивать себя она не станет.
Вновь на миледи вылили ушат
помоев. Выжить – дело непростое:
ей до зарезу нужно удержать
сознанье Джона, словно поле боя.
Барон язвил: – Бравада! Всё равно
свою кровь проливать ей не дано.
Терять не вправе инициативу,
миледи развязала спор ретиво:
– Вы лжёте! Кровь прольётся! Пусть она
на тех прольётся, кто тому виною!
Джон чуть не погрузился в паранойю.
Пред ним как будто выросла стена,
а ноги стали ватными, чужими…
– Все мои связи с жизнью расторжимы.
Так наслаждайтесь зрелищем, скоты! –
казалось, что сейчас на лоскуты
в запальчивости резать она станет
саму себя, коль кто-нибудь не встрянет.
Миледи вызывающе клинком
грудь подпирала, словно целиком
его вонзит в себя по рукоятку.
Всё принимало скверный оборот.
Джон, оценив настрой её и хватку,
в испуге крикнул, прыгая вперёд.
«Нет, котик, не успеть тебе»! – с издёвкой
подумала миледи, нанося
удар себе рассчитанный и ловкий.
Лиса и в суициде есть лиса.
Всё – пыль в глаза влюблённому кретину.
Ему Амур и так уж застил свет.
Под платьем нож наткнулся на корсет,
но не пробил железную пластину –
скользнул, вошёл под кожу вдоль ребра,
открыл горячей крови путь наружу.
Не понарошку этого добра
сочилось много, собираясь в лужу.
Миледи распростёрлась на полу,
прикинувшись лежащей без сознанья,
«успев» сказать: «Ну, вот я и помру.
Храните обо мне воспоминанья»…
(продолжение в http://www.stihi.ru/2016/05/11/3790)