мой друг далекий, весною спится легко и чудно, по телу леность
ползет, что сало по тонким спицам: теплом хозяйским не в меру грелось;
печаль, что ветер, обнимет – пустит; душа, что песня, - всегда с собой, и,
глядишь, крепчаем: уже и бруствер в размер, и глупо ловить на слове
друг друга; действуй, а бог не выдаст, и не сорвется в пучину солнце,
не забывай, что не всякий выкрест, вернув молитву, и сам вернется;
живу я как-то... не то, чтоб скупо: отдать не жаль, а отдам – считаю;
не ищут птицы свои халупы, сбиваясь в злые, лихие стаи,
а лишь воруют чужие зерна, и с звонким граем скребут по стеклам,
в расщелках стен хоронясь проворно да сплошь теряясь в чаду прогорклом;
что ж делать, друже, когда в разбое добыть съестное намного проще,
чем быть довольным сырой крупою и ждать: зачтется тем, кто не ропщет;
и комендант тормошит колоду, где красный с черным идут по двое,
а кое-кто раструбил свободу; да стал золою беспечный кое;
что наше? имя, плита и голос; за ними – дым, маята и лета;
и, кроху плоти швырнув под поезд, возводит время столпы запретов,
берданкой машет и крыши сносит, с землей мешает пучок полыни;
и дружбой крепкою слон и моська уже повязаны, как родные;
уже и рак на горе всё тише, да средь недели дожди всё реже,
и беспощадно двоится иже, и безвозвратно всё то, что между
землей и небом застыв неловко, осталось в памяти оголтелой;
хвост поджимает слепая бровка: готовы крылья, да всё не к телу;
ты знаешь, друже, я стану лучше, смирить молчаньем себя сумею,
я стану выше, добрей, но суше, немного глубже и чуть нежнее,
и коль придется хлебнуть цикуты, а не щекочущей сердце граппы,
с вершины рухнуть, свернуть с маршрута, за нами право – идти da capo;
впишу в постскриптум объятий сотню, и расстесняюсь, и - затираю,
нет, старина, нам с тобой сегодня сносить надежды к воротам рая
не время; пусть заскрипят полозья: по счастию, обозримы вешки;
не жди пощады, но всё ж не бойся. ты верь да здравствуй! и нос не вешай!..