Может быть листья воркуют иначе,
Ветер унылый гудит по-другому,
Там, на сбегающей к морю и дачам
Улице нашего старого дома,
Где за трамваем ограда несётся,
Словно собака за убегающим,
Лампой настольной сверлящее солнце
Зайчики к окнам цепляет пылающие,
Солнце, разорванное как бумага,
Всюду развешенное и разбросанное,
Жжёт и палит, выпивая всю влагу,
Города карту сжигая потрёпанную,
Люди на карте, дома, переулки,
Солнце на улицах тут обозначено,
Всюду оно – в нарумяненной булке,
В ржавой монете, за булку уплаченной,
В слове, в глазах, в светофорном трёхцветье,
На проводах, на бордюре приземистом,
В супе, едва на плите разогретом,
В мальчике, отчасти помнящим те места…
Как же я нежился в солнечном городе,
Не понимая его назначения?
Мне говорили, что круглое горе-де,
Вряд ли имеет ко мне отношение.
Счастлив я, друг мой, что поезд на Вену
Фыркнул, чихнул, и оставив перроны,
Вырвался в небо, как птица из плена,
В мир улетая совсем незнакомый.
Я оставался заложником улиц,
Злым иностранцем, врагом смуглокожим,
Гнулись за мною деревья. И дулись
Лица в ужимках случайных прохожих.
Что я им сделал, поверь, непонятно,
Дождь, да и тот приносил меня в жертву,
Жизнь проходила, как сон безвозвратный,
Даже любовь затерялась в конвертах.
Улица к морю сбегала иначе,
Ветер гнусавил совсем незнакомо,
И янтарём обожённые дачи
Падали мёртвой гирляндой у дома.