Бошетунмай. За порогом

Буквица Для Блк
   Выходишь на порог - сдувает ветер
   и куртки раздувает в пузыри.
   Один лишь ветер на промозглом свете,
   и больше ничего. Кусок зари
   
   отколот от предгорий, полысевших
   за пару дней на белизну снегов.
   Мой дом стоит среди степи, как леший
   на льду, прислушиваясь к шорохам шагов
   
   Он смотрит на следы, как на картины
   в писании священном, и пурга
   ему рисует: здесь прошли машины,
   а здесь - два полысевших башмака.
   
   Полсигареты слизывает ветер,
   и половину слов срывает с губ,
   чтоб их никто не встретил, не ответил
   (в моей деревне был построен клуб
   
   на удивленье просто: просто сбили
   с церквушки купол, выкрасили пол,
   иконы вынесли, кресты с дверей свинтили
   и праздновали так, что поп ушёл)
   
   А жадный ветер всё свистит да курит
   мою цигарку (на краю села
   стояла хата на колене курьем
   и в ней с полковником красавица жила.
   
   К ним постучались вечером, спросили
   хозяина - она им через дверь
   сказала, что хозяин на кобыле
   поехал за травой (а мы теперь
   
   живём в том доме, то есть раньше жили
   пока не переехали)... так вот -
   они сквозь дверь три раза прострелили
   красавицын беременный живот).
   
   (А ветер ведь предсказывали утром
   румяна облаков и сквозняки
   в зелёных шторах, и в саду безлюдном,
   и чёрные вороны у реки
   
   и допоздна читалось накануне
   не зря: как раз затем, чтоб нынче встать
   унылым, словно ветер в новолунье
   и выйти на порог, и не узнать
   
   следов растаявшего солнца на сугробах,
   и не узнать оттаявшей весны
   которую февраль купил на пробу,
   как покупают летом кочаны
   
   цветной капусты у соседки справа,
   но чтобы не платить, плюются зло
   пошамав плотно, вкусно - мол, отрава
   и та печалится - опять не повезло)
   
   (А я уже собрался каркать лето,
   траву степную, ирисы, а тут
   приходится делиться сигаретой
   с промозглым ветром, ждать, когда сотрут
   
   мои следы на скрюченной дороге
   мой пепел и его промокший снег.
   Выходишь, спотыкаясь на пороге,
   за дверь, и всякий раз из тёплых век
   
   душа срывается под плоские, до стона
   безвкусные черты гудронных крыш,
   и чувствуешь, как дом простыл от звона
   разбитых стёкол, и почти кричишь
   
   на крашеном полу равнины стылой,
   запившей горькую с остывшею весной
   как тот полковник, что грустил над милой,
   к двери дырявой прислонившись головой.)
 
[27.02.2001]