Я случайно смахнул рукой кипу наваленных на столе бумаг. Листы разлетелись по сторонам и попадали на пол рядом со мной. Да что за чёрт! Невозможно нормально работать!
Передо мной лежит потрёпанная книжка, зачем-то обмотанная верёвкой.
-Чье это? – поднимаю книгу над головой.
Редакция молчит, только стук пальцев по клавиатурам не прекращается ни на минуту. Куча материала. Месяц подходит к концу, но бренд журнала как всегда держится на высоте.
Срезаю верёвку и разлепляю старые склеившиеся страницы. «Моей дорогой Д.К.», - всё, чем автор даёт о себе знать. Письма, маленькие зарисовки. Ничего интересного. Старый потрёпанный черновик. Сколько же ему лет?
- Кто мне подсовывает этот раритет? Куда я по-вашему должен его вписывать?
-Вы главный редактор, вы и разбирайтесь. – бурчит недовольная сотрудница, притащившая какой-то отчёт.
Молчу. Листаю в самый конец. Страницы слиплись и совершенно не хотят поддаваться. Будто на них кто-то пролил кофе или что-то липкое ещё полвека назад.
Откидываю книгу на край стола. Нет у меня желания возиться со старьём: его всё равно никто не будет читать.
На обеде сталкиваюсь лицом к лицу с невысокой немолодой женщиной, которая, по-видимому, не один час ждала кого-то в холле нашей редакции. Одета она была крайне странно. Никто уже не носил платьев такого покроя, да и клетчатые шляпы были тоже не в ходу.
- Простите, может быть вы мне наконец подскажете?
-Подскажу. Смотря что вы хотите узнать, - я как никогда вежлив, хоть и отвык говорить с незнакомыми людьми по работе.
- Ваш журнал просто невозможно читать. Вы знали об этом?
Я удивлённо улыбаюсь, убираю кружку с кофе на маленький столик рядом с гардеробом. Очень уж забавлял этот неожиданный и смелый вызов.
- Всякий шлак печатаете, будто бы в стране все с ума посходили. Будто всё под западную дудку, а у самих глаз нет! Должен же хоть кто-то правду писать в газетах. Как считаешь? – говорила она слишком спокойно, смотрела только в глаза, от чего мне стало неловко вести такую беседу.
- Раз вам не нравится наш материал, вы можете читать Комсомолку. Там-то уж точно правды больше!
- Нет нигде правды. Совсем нет. Не осталось её. Всю правду выели информаторы, такие вот как ты. А что осталось, забрасываете в стол, так это и гниет там.
- Женщина… Простите, не знаю вашего имени. Поймите, вы в редакции крупного областного журнала. И превращать этот журнал в исповедь никто не будет ближайшие лет сто! – подбираю со столика кофе, делаю маленький глоток. На вкус уже как вода из-под крана. А женщина смотрит на меня не моргая. Тяжелый, пронизывающий взгляд.
- Мой муж. Он, наверное, последний, кто застал правду. Он писал про эту правду, потому что видел её своими глазами. А вы так небрежно с ней!
- О чем вы говорите сейчас?
- Он хотел, чтобы такие, как ты, не поддавались глупым соблазнам, как мальчишки…. А вы так небрежно!
Неожиданно она развернулась и зашагала к выходу. Я даже не успел остановить её или окрикнуть, было уже поздно, да и слов не нашлось, чтобы что-то возразить ей. Рука с кружкой остывшего кофе сама опустилась, а в голове всё еще крутился её голос. Может, совсем с ума сошла тётка? Двинулась от нервов, а может, просто с работы уволили. Таких тут полно. Бывает, и в нашей редакции встречаются…
Вечером предвыходного дня проверял пробную и отработанную печать. Никому не доверял это занятие, иногда меняя в корни целые рубрики, заголовки, колонки. Стопка журнальной бумаги, лежавшая на краю, пошатнулась и разлетелась по всему полу. Я кинулся собирать её, рядом не нашлось ни одного помощника. Под стопкой нахожу тот самый черновик, про которой и рад бы уже забыть..
Перебарываю странное чувство опасения, перелистываю его до конца. Ни одного упоминания об авторе. Только посвящение, написанное простым карандашом на форзаце: «Моей Дорогой Д.К.». Всматриваюсь в заголовки и пытаюсь разобрать, что же написано на перепачканных страницах. Стихи. Очень красивые и грустные. Но о чём они? О чем-то забытом, страшном. В каждой строчке отголосок войны, оборванной судьбы.
С ужасом вспоминаю странный разговор в холле. Не про эти ли стихи говорила она, не про мемуары и очерки неизвестного автора военных лет?
Сажусь на край стола, позабыв на минуту о разбросанных журнальных страницах на полу. В чьем-то доме эта книга была памятью. А может, она уже стала мебелью, дополнением к дубовой отделке старого гардероба или домашней библиотеки. И в моем доме была такая. Мемуары деда. Мы хранили ее под стеклом в спальне. Протирали от пыли, иногда и об этом забывали. Но главным осталось то, что это не просто была память. Это была правда. Никто из тех, кто перенёс на плечах войну, не стал бы врать нам, нынешним писакам и желторотым газетчикам. Ведь для них мы внуки, какими мы ни были и ни оставались. И не важно, что вранье уже пропитало души моих современников, актёров, писателей, даже таких редакторов как я… Им не было смысла врать. Оттого, сидя на краю стола в своей редакции, я ликовал от прочитанного и боялся этих строк одновременно : как искренне, как взаправду было написано всё, что окружало тогда канувшее поколение….
Разлепляю последние страницы. Кровь, попавшая на них, ссохлась до крайней степени. Но я понимаю, что ценность таких книг не во времени. Ценность в правде и простоте. Такого не смогу написать я, такого не напишут коллеги, когда вернутся на работу после очередной пьянки на выходных. И они не принесут с собой правду. Потому что её действительно не найти.
На последней страницы под портретом молодой девушки нахожу подпись:
«Душа загибается без вдохновения. Вдохновение вроде ресурса, крупицы золота, которое пойдет на выплавку кольца или серьг. Оно может иссякнуть, но ещё хуже, когда оно безвозвратно уходит от тебя. Всегда ты была и будешь моим вдохновением. Время не изменит ровным счетом ничего. Будь рядом, и я расскажу этому миру, что любовь может творить чудеса. (Моей дорогой Д.К. в день её памяти 11.06. 89.)»
На следующей неделе мы утвердили колонку неизвестного автора. Утром на календаре я оставил отметку под датой "9 мая". С того дня мы исправно вели её. Вот только никто так и не узнал ту молодую девушку на чёрно-белом вклеенном портрете. Никто, кроме меня….