Из дневника Корви Бирна
16 марта 1824 года
Поднялся мой первый шторм,
Который я ,пожалуй,
Запомнил на всю жизнь.
Старый Тедди вместе с судном ходил ходуном
И всё смеялся,
Видя как из моего желудка
Сыплется корм для чаек.
Шхуна «Киносура» уже неделю отчалила,
И прорезалась в море жалом.
Человек с таким бледным лицом,
Что смерть выглядит менее жуткой
говорит: «держись garcon,
Это только начало.»
Я устроился на судно в помощники Тедди
через контрабандиста,
С которым с детства был знаком.
Тедди был басистый старик,
Уже за тридцать пять.
На шее носил коготь медведя,
И порой, издавая рык,
мог канаты вязать так,
Что казалось, свяжет узлом и руки.
Периодически потирал кадык
И в инструментах нарочно держал бардак,
Оставляя порядок на совесть юнги.
А вообще периодически прозывал меня мальком.
К вечеру шторм утих.
Люди вышли насладиться закатом,
Да послушать банджо,
Издавая нелепые, но весёлые звуки,
Похожие на кошкин чих.
Часть экипажа танцевала,
Шевеля то ногами, то задом.
Позади маленького карнавала
я увидел двоих.
Тедди разговаривал с бледнолицым.
Я бы ни за что не поверил, что именно он капитан.
Это был человек-гвоздь
Умел слова вколачивать так,
Что их не вынешь.
Крупицами пропадали дни,
Пропадал и он, причём надолго,
По палубе же, хромая, шагал старпом.
Однако, вечером за кружкой чая
Кэп любил выходить и рассуждать о тонком.
«Жизнь не делает тебя праведником
Или падонком,
Она лишь предоставляет возможность,
И надо как можно сильнее за неё хвататься,
Она не случайна».
Я слышал здесь всякого разного,
И то, как ловили морского дикобраза,
И что Пит целовал сирену,
Тот Пит, что ходит лишь в правом ботинке,
С видом победителя на поединке.
На что Рыжий Джек сразу парировал фразой:
« Да я скорее ослепну,
женюсь на акуле, и поимею от неё утят,
чем поверю в твои бредни.»
И следующая байка другой нелепее,
Были даже о кэпе.
Одни голосили, что на груди он носит черепаший панцирь,
Другие, что однажды он проспорил, и откусил себе безымянные пальцы,
Заявив, что в одиночку вытянет брасы нижнего брамселя.
Но вы же сами понимаете, эти пьяницы.
Им лишь бы чесать языками.
Бог любит море.
В его благозвучии нот,
Удивительна ночь.
Так непроглядна, что невиден на поясе нож.
оказавшись в её власти ,
Теперь ты пустота, есть лишь крохи-ластики,
прилипшие ко дну неба,
словно к нёбу,
стирающие проклятые но.
Лежу, смотрю в оба и радуюсь,
Богу поди завидно,
Отсюда куда лучше ракурс.
Когда я проснулся, было около шести утра.
«Киносура» гарцевала и неслась на всех порах,
Преодолевая границы Ла-Манша.
Виднелись скалы,
Камни, которые волны превращали в прах
Вдали на краю стоит человек и машет.
Море еле-еле колышется,
мысли то ли сонно, то ли устало
Относит всё дальше от мира
Тедди подходит и говорит:
-Пора
-Да.
-Ты кстати, почему не закрыл масло?
-Я забыл, Тэд.
-Малёк, опять бардак,
Я сколько раз говорил, что это опасно
(мои глаза не поднимались выше его подбородка)
Это же пары эфира,
Объясняешь тебе как ребёнку,
Если двадцать два литра
рванёт, от судна пиши один мокрый след.
-Значит сегодня я на лебёдку?
-Нет,
пойдёшь лакировать планку,
и надо до обеда починить кровать.
Старпом говорит, что она просела.
-Под таким брюхом, конечно
-Не дерзи малёк, не того ранга.
На тебя у него найдутся розги
и верёвки примотать к гаку,
Так что поменяй доски, набей сена
И не забудь посматривать на карту,
Ты же должен знать, где мы,
И не тяни, переходи уже к делу.
Так почти два месяца.
Нет, не думайте, я не жалуюсь,
Я уже нашёл места, где можно прятаться.
В трюме под лестницей есть проём,
там старый парус,
А в нём уже я в позе зайца.
Но дни пошли какие-то не те.
Пашешь как батрак.
Так что, извините, но мне пора,
Смолкаю до появления новостей,
Ну а если вам нечем заняться,
Сходите что ли поработайте.