22-е мая... у нас уже лето... окна открыты настежь, а за окнами буйная зелень, ярко-голубое небо с проплывающими бело-пенными облачками и кружением птиц, в воздухе чувствуется манящий запах моря... И эту гармонию прорезает громкоговоритель: - бычки, анчоус, тюлечка, креветка... бычки, анчоус, креветка.... бычки, тюлечка... И память уносит меня в далёкое детство....
Старый одесский двор, где жили люди разных сословий и профессий. В центре двора
рос огромный орех, покрывая тенью своих листьев полдвора, а в уголке притаилась шелковица — любимое лакомство детворы. И вот, в таком дворе летним утром появлялась колоритная тётя-торговка с плетёной кошолкой через локоть и устойчивым запахом моря и рыбы и пронзительным голосом оповещала: «рИба, рИба, бабы, рИба, бИчки, рИба, бИчки.. и без умолку, и рано утром, лужёной глоткой — рИба, бИчки...Те хозяйки, кто по какой-то причине не сходил на рынок рано-рано, а это было неотъемлемой частью местного этикета, и не купил бИчков и рИбы, volеns-nolеns с заспанными лицами шли по зову этого гипнотического призыва. С опустошённой кошолкой и пополневшей мошной, тётя удалялась, унося за собой специфический запах рыбы. Рыба была свежайшая. Только что выловленная в море рыбаками и перекупленная тётями, но чаще всего это были жёны тех самых рыбаков, которые с рассветом вышли в море.
После небольшого перерыва появлялись молочники. Они были более деликатными, это уже были не бойкие бабы-одесситки, а тётечки из пригорода. Их уже знали и брать молоко у них не опасались.
Чуть позже возвращались с базара местные хозяйки, неся в обеих руках увесистые
корзины. И вот тут-то начиналась перекличка. «Ой, Федоня», кричала пышногрудая мадам-Клара, водрузивши свой бюст на подоконник, «а почём сегодня вишня? А абрикосА (именно абрикоса)? Два рубля за ведро? Да шо вы говорите? А шо так дорого?»
«Любочка, а почём брали зелень?» - вопрошала с балкона мадам Бузя. Мадам-Бетю интересовали потрошки.... Да, они были МАДАМ, а вот Любы, Фени, Ани были просто тёти. Это была своя культура.
К полудню появлялась цыганка обязательно в многоярусной пышной юбке и платком
на голове, как-то залихватски повязанном, и множеством разноцветных петушков на палочке. Вкусными были те петушки и мы бежали к бабушке выпросить пятачок.... Вот потом позже, когда на улице продавали всё такие же цыганки всё те же петушки, я своим детям не разрешала их покупать, ссылаясь на антисанитарию, в которой они варятся и т.д. и т.п. ну, врач же уже. Но мой папа тоже был врачом, но петушки я лизала...
А потом: «Ножи, ножи, точим ножи, ножницы, точим, точим.. ножи»... Потом
заливался мелкой трелью колокольчик, оповещающий, что на улице стоит бочка с керосином. Потом появлялся очень суровый дядя с более мощным колоколом, молча обходил двор и изо всех дверей начинали тянуться жильцы, неся полные мусорные вёдра. А кто не успел, тот опоздал.
А вечером дворник дядя Жора запирал тяжёлые деревянные ворота чтобы уже никто не мог проникнуть во двор, но.... был маленький потаённый звоночек, в который могли позвонить загулявшие жители двора и дядя Жора за целых 20 копеек впускал опоздавших. Позже и я пользовалась таким звоночком...
Вот так и жили в одном дворе и капитан дальнего плавания, и профессор Адамовский, светило гинекологии (за углом был мединститут), и вор в законе по кличке Скорцени, имевший шрам через всё лицо, и простые рабочие порта и русские, и украинцы, и греки Арапаки, и поляки, и, конечно же, евреи, и молдаване. Жили дружно, помогали друг другу, вместе переживали и радости, и горести, но это уже другая история.
Вот такие воспоминания мне навеяли молодые предприимчивые ребята со свежей
рыбой в современном пикапчике.