Это, мой первый рассказ из литературного цикла "Моё Таёжное Раздолье ". Я посвящаю и дарю его Вам, всем жителям, жившим, когда-либо, и всем тем, кто поныне живёт в посёлке Раздолье и в близлежащих к нему посёлках: Змеёво, Новое Борисово, Большая Черемшанка, Октябрьск Усольского района Иркутской области.
С уважением и нижайшим поклоном к Вам, дорогие мои земляки.
М.Ю. Агеев
Это было, примерно в 2000 - 2005 годах.
Приехал я, в двухтысячных годах, в родное моё Раздолье, да в самый разгар лета подгадал, попасть туды.
Благодать на родной сторонке, кругом всё зелено, воздух, божественно-родной и приятный, хвойный привкус, щекочет ноздрю и дёргает меня за нерв, своим таёжным ароматом. Душа трепещет, рвётся наружу и поёт с пересвистом, по два куплета зараз выводит, радуется долгожданной встречи со своим, родным Раздольем. Каждая улица, каждый дом знакомы и памятны ей, в этом посёлке. Она не зримо пытается обнять и прижать к своей груди весь посёлок, и непременно пройтись по всем его улицам, вспоминая, какие они были тогда, в те далекие и беззаботные годы моего детства.
Проходя по Раздольским улицам, мимо, каждого стоящего на них дома, моя память, как-то произвольно, с трепетным чувством, начинала перелистывать потаённые страницы, разглядывая на них, лица людей, живших когда-то, в этих домах. Это было, такое волнительное чувство, словно я просматривал, давно забытый фото альбом, найденный в опустевшем родительском доме, лежавший долгие годы, в старом комоде, одиноко стоящем у окошка, с кружевными занавесками.
Гора "Чёрная Шишка", по ту сторону Китоя, как на ладони, развернулась по обе стороны от своего пупка, притягивая взгляд, своим, изумрудно-чёрным очертанием. Эта гора, знакома моему глазу с детства. Она, словно разглядывает людей, приподнявшись над хвойным простором и издали, своим взором, примечает каждого, кто приезжает в Раздолье, а хорошенько разглядев и поняв его нутро, приглашает гостя за ягодой, произнося слова, на подсознательном языке:
- "Дескать, мол, приезжай к моему подножию с горбовиком, да бери, на моих склонах сколь хош, хоть чернику - синегубую, хоть бруснику - краснощёкую, да и в орех не ленись, заезжай не зевай, колоти-молоти".
Решил я, в этот приезд, перво-наперво, по родной улице пройтись, знакомой тропинкой, но не босиком, как в детские года, а в плетёнках импортных, - (это, что то, вроде сандалей, но только на резиновом ходу). Ну, вот, стало быть, пошёл я на "Трактовую". Из "Рабочей" у сельпо - (сейчас это жилой дом, сайдингом обшит, забор высокий), вывернул в старое Раздолье. Иду, о булыжники спотыкаюсь. Пыль на дороге, в два пальца слой, на солнышке разогрелась и лежит себе, полёживает, бока греет. Я, по пыли этой - Раздольской, как по жидкому асфальту плыву, мягко так идти, ногам тепло и приятно шагать. Воспоминания о былом, голову мне кружат, в груди жжёт, нарадоваться не могу родным местам. Красота и благодать, только сердце в грудине колотится, чуть- чуть, чаще обычного.
Подошёл я, к дому, где в былые времена старая почта была, заглянул в проулок, ну, думаю, может быть, кого из старожилов увижу. Не, не видать ни кого, все делом в оградах заняты, одни куры у ворот снуют, да чей-то пёс, из под воротины, на меня зубы скалит, но не тявкает. Видать, ещё не слишком близко к его воротам я приблизился, и он, собака эдакая, подпускает меня поближе, словно Чапаев, белогвардейцев, ждёт удобного моменту, сам с башмак, а злости сколь в нём, на пятерых кобелей городских на шампуненных раздать можно, и ещё чуток в нём останется.
Тут, я повернул голову направо плечо, глядь и кого я там вижу, - Штирлиц, ковыляет со стороны Сидоровской протоки. Штирлиц - это дед Анисим, который жил в середине улицы, не помню уже, толи в 28-ом, толи в 30-ом доме. Если уж, официальным языком, как по паспорту, то Лапшин Анисим Пантелеевич, - это и есть Штирлиц Кто и когда, ему приклеил звание народного кино героя, уже наверно не ведает, ни кто.
Так вот, идёт дед Анисим, прямиком в мою сторону, левая рука за спину, ну ни-сколь не переменился с годами. И френч тот же, и костылёк из кривой берёзины выструган, всё так же, грубой работы. Только, вот, вместо кепки восьми клинки, бейсболка на нём, цвета китайских помидор, не то, красная с белым отливом, не то, белая с розовым оттенком. Да, так это - по залихватски на голову деда надет был этот ширпотреб, китайского пошива, - еже ли, правильно сказать, то козырьком на спину, а, еже ли, по обычному, то - задом на перёд получится.
А костылёк у Штирлица - памятный. Он ему, в ранешные года, и не нужен был вовсе. Ходил дед Анисим, как с войны вернулся, с костыльком, но, только для важности. Любую работу делал или в ограде курей гонял, без него, ну, а, еже ли в сельпо за чекушкой али в сельсовет, аль в клуб по праздникам, уже только с костыльком ковылял, слегка похрамывая.
Анисим, на фронт в 43-ем ушёл, как только ему, 18-ть стукнуло. До Праги он с боями дошёл и в Китае, японцам глаза их узкие по раскрывал, чтоб не щурились, на Россию глядючи. Лишь в 47-ом, вернулся он в деревню, и ни одного ранения, ни царапины, как заговорённый был или молитву каку то, силы божией знал, а может его, в рубахе с косым воротом, мать родила, в Сталинский голодомор. Вот и ходил Анисим с костыльком, на вроде, как, осколком чуть зацепило. А пороху понюхал он, видать, до сыта. На 9-ое мая, свой фронтовой китель одевал - орденов, только боевых, гроздь блистала, и медаль « За Отвагу», серебром глаз резала. За отвагу, солдатам в Отечественную, за здорово живёшь, не давали, только за особые боевые заслуги или за подвиг.
Ну вот, стало быть, стою я, посередь Трактовой и Штирлица, поджидаю, когда он до меня до ковыляет. Дед подошёл, эдак, не спеша вроде бы, кое-как и слава богу. Когда он совсем, уже, ко мне подступил, заметил я, что костылёк, ему уже, в пору приходится, хромит дед на праву ногу, уже не надуманно. Что-то, чуть ёкнуло у меня внутри.
Тут, я ему, по старой памяти, во весь рост и в три этажа, выдохнул приветствие авиационное, как генералу на параде, одним выдохом:
- "Ё моё, твой род, сто лет в обед, и биться сердце перестало! Привет дядя Анисим. Здравия желаю".
Я, конечно же, шутки ради, красоты подбавил в своё приветствие. Дед Анисим, пропустив мимо ушей моё приветствие, с важным видом, обсмотрел меня, сперва с ног до головы. Затем, он, два раза вокруг меня обошёл, видимо для солидности, и прищуренным глазом своим, дырок во мне насверлил, как короед, в лежалом балане, ажно стружка из меня посыпалась, в разные стороны.
Выждав паузу, минуты две - три, Анисим, со спины, мимо глаз заговорил, словно ему, это было в тягость:
- "Привет, привет, от старых штиблет. Юрки Агеева сын кажись? Явился, ещё не запылился, в моднявых тухлях смотрю, пыль по деревне гоняшь. Я тут было, от протоки ещё, тебя заприметил, сперва чуть было не признал, а посля скумекал, видать, ты Юрки и Прасковьи парнишка".
Я задержал дыхание, огляделся для надёжи, ну, и возьми да и спроси:
- "Ну, и как, это ты, дядя Анисим, с такого расстояния признал меня, по каким, таким приметам скумекал, ведь почитай годов тридцать не виделись? Я ж, ещё пацанёнком убыл из посёлка".
Дед Анисим, глазом не моргнув, взял и ошарашил меня своим ответом, с крупнокалиберным матерком, для ясного понимания:
- "Ну, идриттвою налево. Е… мать, важна персона кака, глянь на него, нарисовался, хрен сотрешь. Ага чичас уже. Ты чё думашь, Мишка, я в прикухонном хозяйстве, на войне черпаком крутил, да котелки облизывал. Я, мил человек, через всю её, на брюхе своём прополз, и признать, хош кого могу за пятьсот шагов. Вот по пустой голове и признал тебя".
- "Ты, дядя Анисим, поближе к истине бредень свой заводи, не на рыбалке чичас сидишь, да и хариус, уже икру отметал. Как ты мог меня, по пустой голове распознать?" - Ответил, я ему вопросом, со старинным выговором в словах.
Да так славно и в аккурат, у меня это вышло, будто бы, с разворота из крутого пике, а сам я, стоял и про себя рассуждал:
- "Вроде бы, кажись, не совсем уже, из ума выжил, на лётной работе в авиационном полку служил, два раза в год, медкомиссию проходил, за 16 лет отклонений не обнаружилось. Ну, а тут, на пенсии уже, до 50-ти годов дожил, и с пустой головой на плечах оказался. Видать кое-как дожил, раз в дураки вышел".
Дед Анисим, на радостях, от того, что не такой простой "Елец", ему в сеть попался, возьми и как есть, стал рассуждать, но ни как я, про себя, а вслух, да ещё и с выкрутасами:
- "Раз уж, ты Мишка, в лоб тебе шишка. Слухай сюды, пуста голова, срам смотреть".
Я не подал виду, что его прибаутка немного кольнула меня, стоял и с умным видом и внимательно слушал.
"Вот скажи ка мне, раз ты такой замудрёный, в старом Раздолье, скока мужиков с пустой головой жило? Двое, так?" - продолжал Анисим.
Я, не понимая, к чему он клонит, но только, лишь для приличия, чуть качнул головой в подтверждение и такнул:
- "Так".
- "Ну, вот, и я говорю, двое. Мишка Васильев - "Ювилир", да Юрка Агеев - "Сварной", так? - спросил Анисим.
Я утвердительно, очередной раз кивнул, и уже чуть тише, что бы, не сбить его с мысли, такнул.
- "А раз так, рупь да пятак, едрёна вошь. Мишка Васильев - ювилир, одних девок по настругал, своим фуганком, а Юрка - сварной, электродом пятым номером, на искрил, парня и две девки, восемью годами разница, меж имя. Вона один из их, тута стоит, и сият лысиной, как самовар, начищенный".
Тут, до меня дошло, что выражение - "пустая голова", это ведь, не про начинку речь ведёт Анисим, а про отсутствие обёртки на ней.
Я, отвернул голову в сторону и сделал вид, вроде как кашлянул, а сам выдохнул и не вслух подумал:
- " И как, я сразу не раскусил эту заковырку Анисима. Хрен с тобой Анисим, щас ты у меня за выкручиваешься, как искусственная колбаса на сковородке".
Я, не подал вида, что сообразил, о чём идёт речь, уловив момент, пока Анисим, на чуток смолк, дожидаясь моей реакции, на его мастерский удар, чуть ниже моего пупка, и слёту, без пикирования, произвёл выгрузку десанта одним потоком:
- "Погодь дядя Анисим, ты, что то путашь. Без волос только Михаил Васильевич был, царствие ему небесное, а, у маво батьки, завсегда расчёска из нагрудного кармана выглядывала, даже в последнюю дрогу, ему её положили. Не мог ты меня по пустой голове распознать".
Дед Анисим, ни на мгновение не задумался, двинул такую речь, от которой я, по сих пор, не могу очухаться:
- "Погодь, мил человек, кажись, ты, не тока кудри растерял по чужим подушкам. Однако, я, с будущей пенсии, накуплю тебе бигуди импортны, штоб ума в твоём чугунке подбавилось".
Тут, он расправил грудь, словно ему сам президент пообещал, собственноручно навешать орден на будущий год, и стал костыльком, легонечко так, по булыжнику постукивать - тюк, тюк, тюк, вроде, как, пыль с него отбивает.
- "Слухай сюды, батьку тваво Юркой кажись, величали, так?" - продолжал Анисим, уже с хитрой искоркой в глазах.
Я ему, тут же, чтоб не успел, мыслю на язык накрутить, кивнул и немного с оттяжкой резанул:
- "Нууу, так".
- "А кака у него, у батьки тваво, присказка, за всегда во рту, окромя папиросины висела? - уже с ухмылкой, добавил вопрос Анисим, и сам же, на него, сразу и начал отвечать, видимо, что бы я не успел какую, ни будь другую присказку вставить.- Опять запамятовал? Лыса башка, дай пирожка".
Тут, расхорохорился дед Анисим не в шутку, а в серьёз, да ещё и в полную силу. Видимо, он понял, что я, не смогу ему перечить из-за разницы годов, прожитых на Сибирских просторах.
Ну, и стал он в разговор всякие вензеля, кроме выкрутасов, добавлять, продолжая отвечать на свой вопрос:
- "А присказка у Юрки, завсегда одна была, что ни спроси, хоть за дело како, хоть за весь божий свет, выдавал Юрка один ответ, -везёт лысым с их и спросу ни какова, и на расчёски тратиться не надо. Вот, значит, по присказки я тебя и распознал. Ну, ты вспомяни путём, выдавал Юрка таку присказку, али нет?"
Я, не в силах понять, всю игру слов и колорит Анисима, замер на перепутье трёх дорог, а Анисим, словно для надёжности, возьми, да стрельни контрольный выстрел промеж глаз:
- "Ну, чаво бровни по насупил, кумекай шустрей, а то девятка на обед закроется".
Я, как Ан-24-ый без экипажа, замер на исполнительном старте, моторы гудят, винты крутятся, а я, ни туды-ни сюды, стоял и распутывал вензеля логического мышления Анисима:
- "Причем тут присказка? Да и не говорил, ни когда отец такой поговорки, слов таких и слыхом не слыхивал, от него. И с какого боку - припёку тут, девятка - (магазин в центре посёлка)".
Пока, я стоял и готовил место в своей черепной коробке, для прибавки серого вещества, дед Анисим, перевёл дыхание и принялся с новой силой давить мне на черепную кость с двумя надбровными дугами:
- "Ну, што Мишка, вспомянул присказку, али нет? Ты вот ешо, ответь ка мне, шкет-Раздолинский, по существу вопроса, как на духу ответь, за те года, когда ты, тока с горшка слез, а уже, по чужим огородам шастать повадился. Скока разов со Стёпкой Шишкиным, и Мишкой Окуневым, в мой огород шастал? Ну, ты глянь на них -тимуровцы, едрёный корень. Думали Анисима обхитрить, думали, он спит в обнимку с печью".
Анисим, проглотил, толи слюну, толи удовольствие, от своих слов, а затем, медленно, так, чтобы я смог уловить все интонации движений трёх пальцев, стал сворачивать из них фигуру, на левой руке. И такая у него, получилась убедительная композиция, что мне стало, как то неловко или, даже не по себе.
- "Вот вам хрена лысого", - выдал мне, очередной свой выкрутас Анисим, и вновь проглотил удовольствие, но теперь уже от фигуры, сунутой мне под самый нос, да так смачно, он его глотнул, что кадык, на его морщинистой шее, словно вздыбленный конь, на всём скаку, преодолел 2-х метровую преграду. Правая рука деда, всё ещё, постукивала костыльком о булыжник.
После небольшого вздоха, Анисим продолжил свою речь, но уже с таким видом, будто бы, он читал её с трибуны на пленарном заседании, в честь моего возвращения на Родину:
- "Нашли простака, я вас ишо на подступах примечал, вижу, ползут харьки, тока задки мелькают в ботве. Ну, думаю, хрен с имя, пущай харькуют, чаво с их брать. Малы ишо, штоб соль на них расходывать, ведь без умыслу шастают, да и грядок не топчут. Жаль штоль, добра огурцов, али ягоды какой. А коли так, думаю, пущай берут сорванцы".
Наговорил дед Анисим, так длинно и торжественно, о былых наших подвигах, его слова тронули меня, я и выпалил ему признанье, как на исповеди перед святым отцом, одним залпом:
- "Было тако дело, дядя Анисим, но мы же, всё кулютарно, по-соседски, старались посаженного не смять. Да и брали, чуток всего, огурцов на суём в за пазуху, да горсть ягоды ухватим. Своего, полным полно в огороде было, но своё, оно и есть своё, сам знаешь, ни запаха в нём нет, ни вкуса, а у соседа ягода, завсегда крупней и слаще".
Анисим, после моего чистосердечного признания понял, что я уже окончательно и бесповоротно разбит на голову, и стою перед ним с поднятыми руками.
Вот, и стал он брать быка, уже за рога:
- "Ага! Раз таки дела, надож, каки мы модные, шавелюры нет, а всё одно гордый, спасу нет, аж хвост поджал, - изрёк Анисим, очередные свои словесные выкрутасы, видимо только для того, чтобы, в это же, самое время, обдумать, с чего начать артобстрел из тяжёлого миномётного орудия.
- "Ну, раз тако дело. Я тебя распознал, так?" - произвёл пристрелочный выстрел Анисим, продолжая обмозговывать, куда стрельнуть, свой следующий выстрел.
Я ему, не понимая, к чему он клонит, опять такнул.
- "Батька твой присказку говаривал?" - выстрелил второй снаряд Анисим, но скорее всего с перелётом.
Я, в этот раз, ему, только одобрительно кивнул головой, боясь уже, слово лишнее поперёк вставить.
- "В огород мой, по огурцы шастал? Шааастал, самолично оговорился", - уже рассудительно, выпустил третий снаряд Анисим, будучи уверенным, что этот снаряд, уже наверняка попадёт точно в намеченную цель.
При этом, он произнёс последнее слово "шастал", затянув его слог - ша, словно сопровождая выпущенный снаряд, по всей траектории полёта.
- "Ну, тоды, хватит мять бубенцы в карманах, дуй в девятку за поллитровкой, покуда Ольга Божанова, на обед не пошла", - быстро и так резво, дал очередь Анисим, как только мог быстро выдавать звуки его рот, с потрескавшимися от старости губами.
Затем, переведя дух, уже деликатно, видимо понимая, что мне, будет интересно узнать, добавил:
- "Ольга за Мишкой Окуневым, мужняя чичас, но всё така-же, только сюрьёзна, спасу нет. Но одно, всё равно хочу обсказать об ей, в лучшую сторону. Вишь чё, это само, под запись она ешо, отпускат мужикам выпивку, на дело како, али на праздник. Она у нас, как Золота рыбка. Придёт мужик к ней в девятку, ну, точь как на сине море, прилавок подопрёт мазутными штанами. Ну, вот, она Ольга, и сжалится над ём, подаст поллитровку, кака подешевше, ну и запись сделат в тетрадку. У ней, там в закутке, тетрадка, на вроде выручалки. Сам посуди, людям чичас работы нету, ни какой, Сплаву нет, леспромхоз, накрылся меховым издельем, акромя школы, да больницы, ни чё не работат в деревне. Сидит народишко впроголодь. Чичас, местно население живёт с огороду. Картошка с капустой выручат ишо, да скотина кака ни кака, и ту по лесу побили у многих. На городских думаем, а мошь, и свои кто грешит. Кто на пенсию, кто на пособие, которое на детей выдают, выживают, кто, как сможет, выкручивается, а кто просто доживат. Так, та тетрадка и выручат людей, кому хлеба туды впишут, кому макарон с сахаришком. А появится у людей кака копейка, так её назад возвертают в магазин, а из тетрадки провиант вычёркивают. А как иначи? Да ни как, без её, без выручалки. Без её, хош помирай с голодухи, ложись, крышкой накрывайся и жди, когда гвозди начнут колотить. Вот таки дела, Мишка".
Анисим замолчал. Он, как то неожиданно смолк. Было видно, что он ушёл в себя и на его морщинистом, повидавшем многое лице, будто на той, магазинной тетрадке, проявились буквы, расставленные по порядку, друг за дружкой, одна за другой. Эти буковки, беззвучно кричали слова совести прожитых лет этим стариком. В тот момент, любой мог прочитать их, потому, что они были написаны крупным шрифтом, на русском языке.
Я стоял и задумчиво смотрел на Анисима, читал эти слова, ощущая не поддельные боль и обиду, написанные на лице 80-летнего Ветерана Великой Войны. И это были именно его - Анисима, жгучая крапивой обида и острая, режущая стеклом боль. Обида от бессилия, что то изменить в этой жизненной системе, переживание за будущее, красивейшего и родного посёлка с таким замечательным названием - Раздолье, а боль, за его работящий люд, загнанный на грань выживания, перестроечными реформами, за их сегодняшнее жалкое существование. И тогда, я поймал себя на мысли и задал себе вопрос, который, на подсознательном уровне пронесся в моей голове.
Вопрос, словно вихрь, всколыхнул меня, заставил вздрогнуть:
- "Неужели Анисим и миллионы Русских людей, четыре долгих года воевали, теряли здоровье, умирали, и ради чего? Ради того, что бы мы могли, жить под запись в клетках, в одной, общей для всех тетрадке, цена которой всего - 44 копейки? Неужели они, об этом мечтали каждую минуту, каждый миг своей жизни, в течение долгих, полутора тысяч дней войны?"
Вдруг, неожиданно раздался сигнал и визг тормозов. Перед нами остановился лесовоз. Он выдохнул остатки воздуха из тормозных клапанов, резким шипящим выдохом, будто бы произнёс:
- "Фу, слава богу, успел затормозить".
Лесовоз, был доверху загруженный лесом. Нашим, родным и знакомым с детских лет, таёжным богатством. Брёвнышко к брёвнышку, аккуратно сложенный, под само не хочу, сверкая свежими спилами на торцах. Этот лес, уложенный на лесовоз, напомнил мне, далёкое деревенское детство, когда лес, был основным источником жизни в посёлке. Лес давал всем работу, кормил нас, согревал, был нашим домом и образом жизни.
Лесовоз, медленно стало накрывать облаком пыли, которое, увязалось за здоровенной махиной, ещё на вершине "Шамана". Облако, всю дорогу пыталось заставить лесовоз остановиться и повернуть обратно, чтобы вернуть, не законно спиленный, воровским способом лес. Но теперь, когда, автомобиль замер, так неожиданно, даже для водителя, облако по инерции продолжало ещё бежать за украденным таёжным добром. И вот, когда машина, на конец то остановилась, облако с облегчением обняло прицеп, а затем и сам автомобиль, своими невесомыми клубами.
Анисим, отошёл на шаг в сторону от дороги и принялся во весь голос, и по матушке и по батюшке, благословить водителя, а за одно, с ним и автомобиль, на дальнейший путь. Водитель, по всей видимости, это благословление выслушивал уже не первый раз. Как мне показалось, он внимательно слушал и пытался запомнить всё сказанное, каждое слово, что бы, не дай бог, что то забыть. Судя по выражению лица водителя, он выслушивал напутствие, с не поддельным интересом и ухмылкой на лице, еще и потому, что, ему очень хотелось, если вдруг, подвернётся случай, похвастаться перед друзьями колоритом смачных слов, сказанных Раздольским старцем. Когда благословение Анисима, стало касаться, уже прицепа, мотор лесовоза, вновь заголосил надрывистым басом и он продолжил путь, но уже с лёгкой душой и чистой совестью. Облако пыли, которое к этому времени, легло всем своим невесомым телом на лесовоз, на дорогу и на обочины, устав от погони, вдруг опять поднялось и уже отдохнувшее, с новой силой, стало тянуть лесовоз обратно, на "Шаман" - гору.
Лесовоз, спотыкаясь о булыжники, слегка подпрыгивая медленно, но уверенно, стал уменьшатся в размерах, видимо, повинуясь напутствию Анисима, а когда он, уже, почти полностью осыпал благодатной дорожной пылью дом Мезенцевых, Анисим с удивлённым видом, сменил тему и объект благословлений:
- "Мишка, твою мать, чаво рот разявил и буксуешь посередь дороги. Грязи нет, а ты застрял".
Выпустив пар, Анисим дунул заключительный пшик на меня, стоящего с пыльной физиономией, словно сдувая пыль:
- "Я, уж было, хотел встречать тебя идти, а ты ишо здеся, глаза мозолишь. Сосед, на хрен одет, лети в девятку, а то, не поспеешь. Тока дорогую не бери, она лишь с виду бравая и цветаста, а на утро, башка с неё трещит, как в кузнечных тисах. Бери, котору хвалят чичас, и не дорога подлюка, и не болешь с неё".
Анисим, с чувством выполненного долга и с видом, как будто, уже откосил покос и понёс литовку под навес вешать, до следующего лета, поковылял к своей избе, но вдруг обернулся и добавил:
- "Пулей лети, а я пока, огурцов покрошу, да сальца со-стругну. Помянём батьку тваво с Прасковьей, да и мою Антонину за компанию к ним. Да и так, для души посидим-покалякам. Сосед, надо же столь годов прошло".
После, такого убедительно комментария, ко всему выше сказанному Анисимом, я понял, что медлить с передвижением в магазин, не только нельзя, но, уже стало, довольно опасно, потому и рванул со всех ног, забег на 2км.
Прибежал я, стало быть, в девятку, заскочил на крыльцо одним прыжком и шмыг в магазин. Находясь, уже внутри магазина, я перевёл дух, на пониженные обороты, а то было, от быстрого передвиженья по населённому пункту, зашлось у меня, что то в грудине, и ни туды, ни сюды. Вдохнуть, как бы ещё ни чё, а выдоха, уж ни сколь, ни осталось. Едва было, задышал я в полну грудь, заметил, что внутри магазина, людей ни души, одна продавщица Ольга, уже Окунева, за прилавком. И ведь на самом деле, всё такая же, ни сколь, не поменялась, только серьёзная, как Анисим обсказывал. Я подошёл к прилавку и на весы, еще советские, с хитрой стрелочкой за стеклом, надавил пальцем чуток. Стрелочка, как заговорённая, заёрзала туды - сюды, вроде того, что намекает, - "вам - нам 50 грамм".
Я выдохнул очередной, вроде того, но, не последний свой вздох и произнёс во все меха, с полным выворотом:
- "Успел, слава Богу!"
Обсудив с Ольгой, международную обстановку и положение дел, не только в посёлке, но и по стране в целом, отношение нынешних зарплат, к ценам на провиант и алкогольную продукцию, я, уже было сложил накуплённый боезапас, в цветастый, лавсановый пакет, ну и без всякого умысла, по простоте наивной, высказал Ольге просьбу. А просьба та, заключалась, лишь в том, что бы, она - Ольга, когда поедет на обед, передала привет, Михаилу Алексеевичу Окуневу - её законному супругу и одновременно с тем, моему бывшему однополчанину, с которым мы, не один огород в посёлке, освобождали от ненавистного соседского урожая, а также, совместно с ним и Стёпкой Шишкиным, скурили половину моего букваря, отрывая из него листы на самокрутки. Ольга, по выражению её лица, не понимая пятидесяти процентов текста, услышанного в моей просьбе, так гениально и по-деревенски, с открытой душой и с Раздольским колоритом, выдала мне ответ. Её ответ, так неожиданно прозвучал, что был подобен звуку щелчка запала гранаты, после того, как из него нечаянно или по неосторожности, выдернут чеку с кольцом, а дальше, от испугу, не знают чаво с этим кольцом поделать, либо обратно вставлять его, либо выкинуть на хрен, куды подальше это колечко из железного металла. И этот ответ - щелчок, своим смыслом, как то разом расправил мне, скорей всего единственную, на тот момент, мою мозговую извилину, да так, что она превратилась в натянутую струну, звенящую в унисон с действительностью происходящих событий.
- "А тебя часом, не Волчуговская собака, за промеж ног цапнула, когда ты сюда, пёрся? Бог с тобой. Мы, уже года три без обеда работаем", - произнесла Ольга, свой гениальный ответ, на мою просьбу.
В эту, трагическую для меня минуту, из подсобки появилась, тётя Маша Самсонова, видимо услышав мои слова, про обеденный перерыв, она решила посмотреть на диковинного посетителя. С её появлением, я, будучи ещё, не в здравом уме, но уже со светлой памятью, полностью осознал и явно почувствовал, что я, наконец-то, нахожусь в родном посёлке, в своём таёжном Раздолье. И не было этих, терзающих душу, долгих лет разлуки. Я снова окунулся в этот, с детства знакомый хвойный аромат бытия, в его колорит деревенской жизни, снова услышал знакомые с рождения звуки и голоса, увидел знакомые лица. Я, явно увидел дома на Раздольских улицах, и невозмутимо-стоящие, наперекор времени и годам, огромные, столетние тополя, возле старого Епишевского дома. Да, я увидел, именно его, этот срубленный по-старинному, пятистенный дом, его с фигурными перилами крыльцо, покосившееся от времени, которое выходило прямо в улицу. Хотя, самого дома, уже нет, и от него осталось, всего несколько венцов, да погнивший оклад, поросшие высокой крапивой. Но тополя, верные своему другу - хозяйскому сибирскому дому, продолжают хранить память о нём, в своих кронах, нашёптывая листвой, всем проходящим мимо, о том, что он был, и в нём жили люди, создавшие нам Родину - родное наше Раздолье.
Размышляя, я не заметил как сел на стул, стоящий у двери, по-видимому, он стоял, для совсем пожилых посетителей, которые приходили в девятку с дальних улиц и близ лежащих посёлков "Змеёво" и "Черемшака".
Уже на стуле, почувствовав свой вес, ничего не соображающей, пятой точкой опоры, я, про себя, а не вслух, но всё равно шёпотом, старясь не быть услышанным, раскидал в окружающее меня пространство, длинную и громогласную пригоршню, знакомых всем жителям Раздолья, ярких и красочных слов:
- "Ну, Анисим ну, Е…мать, честное слово, сказать не чего. Р… покровский - Штирлиц хренов. Нет, ну надо же, до чего хитёр - бобёр, и логика у него железная, и вёрток же ещё, вишь как всё обкрутил, и меня на крючок подсёк, как пить дать в разведке войну воевал. Ну, не зря ему звание Штирлица, кто то, так, удивительно метко присвоил".
Но Вы знаете, я на Анисима не в обиде. До темна мы с ним просидели, три поллитры откупорили и ни в одном глазу, акромя слезинки, что спьяну, у меня случайно выпала.
Вот она, такая как есть, Железная логика деревенской жизни на Сибирских просторах, и никакого Тайланду в ней нет, и отродясь не бывало.
"Рыс\Пись", - (говоря словами героини знаменитого Советского фильма).
Все события, описанные в этом рассказе, имели место быть, в реальной действительности деревенской жизни, происходящей в описанное время. А происходили они, в далёком, таёжном посёлке, расположенном на берегу Сибирской реки. Имена и фамилии персонажей его героев, не вымышленные. Они есть, имена подлинные, и взятые мною из потаённых уголков моей памяти, акромя одного персонажу, единственного и неповторимого, моего бывшего соседа, деда Анисима. Кстати, я вспомнил, Штирлиц жил, на ул. Трактовой, в доме под номером 28, но волей случая, в начале девяностых годов, когда промеж старых домов этой улицы, Ангарские дачники понастроили, свои коттеджи, нумерацию домов поменяли, и его дом стал, толи 26-ой, толи 32-ой, а может быть 30-ый. Вот такая путаница, всегда преследовала моего соседа Анисима, шла с ним в обнимку, на всём жизненном пути, видать это судьба, и от неё, ни куда не денешься. Но, это уже тема моего другого рассказа из цикла "Моё Таёжное Раздолье ".
Так, что, всё написанное выше, или же, по-другому говоря, перед этим, написано мною, собственноручно, в здравом уме и в светлой памяти. В связи с чем, хочется поблагодарить, Вас всех, самых настойчивых читателей, которым, всё же, хватило терпения прочесть до конца, все буковки, сложенные в строки, моей рукой, компьютерными чернилами, мало кому известной фирмы "SAMSUNG". Но, всё равно, не смотря на это, они написаны от чистого сердца, простыми словами с Сибирским колоритом, о моём родном и любимом посёлке Раздолье Усольского района Иркутской области.
14. 05. 2016 г. М. Ю. Агеев.
Фото: М.Ю. Агеев