«И он сделает то, что всем
малым и великим, богатым и нищим,
свободным и рабам, положено будет начертание
на правую руку и чело их,17 и что никому нельзя будет
ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет
это начертание, или имя зверя, или число имени его»....
...Мы бежали, долго. Днем спали, под выцветнем скрытые
от взгляда случайного. Ночью шли измождено, тяжко.
В третий день я сломался.
- Не-на-ви-жу! Все! Всех! Бездумность тупого шатания по скалам. Больное, никчемное тело. Зачем ты за мной потащилась? Ты для меня укором… Вечным.
Возвращаемся…
Нет ничего! Это бредни, сплетни пустые о Старце.
ОН умер. Всегда был упрямец, я помню! Где-то в горах…зверью на прокорм…
Сдохнем и мы так, скоро.
Ее я за руку схватил грубо. Она меня оттолкнула.
И не кричала, хрипела, яростно.
- Стой! Меня тебе не повернуть вспять. Я матерью быть могу и я мать!
Ты не знаешь! Инстинкт во мне древний, но это инстинкт материнства.
Боль – бред! Я за ребенка держу ответ! Его еще нет, но он будет!
Ты…вой! Опомнись, мужчина. За слабость не я осужу, Бог осудит…
Мы боролись, и я не мог ее пересилить и пали бессильно…
Она плакала, к груди своей мою голову прижимая: "Она? Любимая?”
Не понимаю, сон ли это? Или же явь…
А вот весельчак – гусляр, былиник Гудало…ко мне обращается.
- Что, тяжело? Помнишь ли сказы мои? Тебе напевал их Отец в детстве.
Так упокойся и слушай! –
Он пел…
Кончился сказ, умолкли звонкие гусли. Гудало молчал долго, струны смычком чуть-чуть задевая. Потом ко мне обратился незло, но с укором.
- Стыдно, потомок воев достойных. Найдись! Силу предков в себе ищи и поднимайся! Я в путь тебе напою…
Так я поднялся, гусляру подпевая, нежную ношу свою – любовь, к груди прижимая, шел туда, где больней…и боль иссякла.
Это иссяк на челе нашем знак…
"Тело твое – свежесть, руки – нега, и имя тебе – надежда.
Я не оставлю тебя! Долгие годы мы вместе. Вдыхаю твой аромат и пью его,
как молодое вино. Ты, отрада – то, что дает силы к пробуждению.
С тобой хочу засыпать и просыпаться. Пусть век наш теперь недолог,
тем дороже будет нам каждый его день.
Теперь уже ночь. Она, лунным светом посеребрила наши виски. Иллюзорна
седина наша, растает в сиянии дня. Спи, родная! И будет утро. И будет Старец".