...Февраль отсчитывал последние свои деньки и даже пригнал с юга скромный и теплый ветерок, необычайно теплый, - к весне, чувствовалось. Такого февраля и не припомнится - теплынь нарастала с каждым днем, не оставляя морозам никаких шансов еще вернуться.
А зима...
Ах, эта зима - трудная и безжалостная порой для тех, кто к ней не был готов - отпустила, несносная, пошла на убыль. И как бы она ночами иногда ни старалась... - совсем сдала свои позиции: стихли недавние метели, с крыш уже свисали малыши-сосульки, а если и шел снег, то только мелкими и мокрыми, налипающими на стены и окна домов, комочками.
Налипший слой снега, нарастая, походил иногда на какую-то замысловатую серебристо-серую штукатурку-шубку, но... - как у штукатура-недоучки - съезжал вниз раскисающей массой.
В один из таких дней, посреди недели, я возвращался с работы домой лесом, поднимаясь в очень крутую горку - решил пройти более коротким путем - славная же погодка! Обалдеть просто!
Можно было, конечно, и на троллейбусе или автобусом, но они, бедные заложники нового времени, жужжали своими лысыми шинами по раскисшему на асфальте снегу в самом начале подъема к микрорайону, где я и проживал.
О, как они буксовали! Это надо было видеть: шли юзом, выезжая на встречную полосу и создавая тем самым аварийную обстановку. И как ни старались смельчаки-водители, - все равно, сигналя друг другу, транспорт съезжал назад, оглушая-предупреждая ссаженных ранее пассажиров: осторожно!
Наши городские власти явно не спешили с уборкой тающего снега и очисткой улиц: весна, мол, скоро само все оттает.
Такая вот странная логика у ныне властвующих пошла…
Вот и решился я, времени не тратя даром, - пешком идти. И прошел уже почти пол подъема...
Но вдруг, в стороне от раскисшей грунтовой дороги, чуть в лес, среди грусти талых снегов, которые только-только просели под собственной тяжестью, - там, где проталины еще не открыли чёрных своих глаз проснувшейся земли, мой взгляд привлекло нечто необычное, маячившее одиноким темно-серым пятном. А на нем, как показалось…
Нет-нет! - показалось, только и всего.
Уже вечерело и вглядываться-высматривать это «нечто», смысла просто не имело. Ну а из любопытства - и подавно. Да и устал я очень в тот день.
«Домой!.. - хватит гулять по этому неприветливому и унылому склону…» - отогнал я свою любопытность, продолжая путь и скользя по влаге снега своими виды видавшими полуботинками.
Моя обувка так пропиталась влагой, что я еле-еле дотащился до скрипучей калиточки нашего древнего дворика - арены моего сумасбродного детства.
Этот дворишко, окаймленный разношерстным и совсем уже старым забором, был любим и уютен, как ничто другое на свете! - ну до самой доброй и щемящей ностальгии порой.
Войдя в дом, я пробурчал что-то невразумительное домочадцам (они как раз смотрели очередной захватывающий сериал по телевизору). Почти уверен, что им было совсем не до меня, - “подсели”, как говорится. Переобувшись в теплые домашние тапочки, я с каким-то неспокойным чувством вошёл в свою небольшую столярную мастерскую, находящуюся в глубине нашего жилища.
В печке-буржуйке, стоящей у стены, и в которой еще предстояло развести огонь, чтобы хоть немного отогреться после утомительного дня и прогулки по лесу, тлели еще угольки от прошлой топки. Ну и я, обрадовавшись, что не придется мучиться с разведением огня, пихнул в её, печки, «буржуйское брюхо», огромную охапку липовой стружки: разгорится, мол!..
Затем, беззаботно пройдя на кухню и заварив себе свежего юннаньского черного пуэра*, только и успел подумать: ой, чичас бабахнет!..
Пулей я влетел обратно в мастерскую, с намерением поскорее открыть топочную дверку печи, чтобы дымовые газы (невообразимо взрывоопасная смесь!) не успели воспламениться - ну, чтоб их затянуло быстрее в дымоход, но...
Но не успел... “Бомба-буржуйка”, всей своей мощью разорвавшегося нутра уже вышибала и размётывала все возможное вокруг!
Рвануло так не хило, что даже инструмент смело с верстака. А багетные рамы, которые я давеча так аккуратно и долго вощил, готовя к срочной сдаче заказчику-художнику, - разлетелись словно картонные. Разметало и кучу опилок, лежавших спрессованной горкой у рейсмусового станка**!
Все помещение заволокло едким дымом. Где-то стало гореть…
Эх, так опростоволоситься! Ведь знал же, знал, что такое может произойти!
Густой и удушливый дым, вперемешку с гарью и мелкими искрами, все сильнее и сильнее заполнял небольшое помещение мастерской - напрочь! Дымный смог, плоским извивающимся облаком, прорвался и в дом…
На корточках, опустившись почти до пола, я пробрался к кнопке включения вытяжки*** - включил ее. Дым неохотно пополз к лопастям вентилятора...
В проеме двери, с паническим ужасом в глазах, столпились все домашние:
- “Пожарку” вызывать?! - с некоторым даже ехидством, как мне показалось, воскликнул сын.
- “Они” уже работают!.. - съязвил и я в ответ, но при этом лишь виновато улыбался, продолжая оправдываться, - Да всё нормально: горение прекратилось, вытяжку включил… - все под контролем. Пожара же нет…”
Немного успокоившись, чихая от дыма и коря меня за неосторожность, домочадцы все-таки разошлись отдыхать дальше. Тоже нужно, - вечер же, понимаю…
Ну а печь - чудо еще то - прорвав пробку холодного воздуха в дымоходе, тянула уже так, что завибрировали даже стёкла в окнах!
“Ну, буржуинская толстуха, я тебя сейчас “накормлю”!..” - зашипел я в сердцах на совсем невиновную, признаю, печурку.
Присев на маленькую скамеечку подле, чтобы находиться ниже уровня дыма, который еще висел густым туманом в помещении, и, затолкав в «буржуйку» побольше поленьев, я вдруг вспомнил об этом «нечто», которое осталось в мрачном лесу неопознанным: вроде что-то зелёненькое с белым было на той, замеченной мной, проталине… - загадка какая-то…
Я задумался.
Конечно-конечно!.. - как же я сразу не сообразил, - Это подснежник!!!
Честно признаюсь: никогда в жизни не видел подснежников в природе, а тут...
Я начал быстро собираться в обратную дорогу - настолько это меня захватило.
Ночь никогда не была для меня помехой, ведь я знал эту часть города и лесок, который за многие годы успел превратиться в настоящий, а, местами даже в дремучий лес, с подобающей ему всякой дикой живностью и множеством видов пернатых, которые ублажали своим пением слух горожан…
Природа достойная восхищения! - нет тут других слов.
Вот я уже скрипнул входной дверью... - передо мной появился сын: «Куда-куда?!» - приостановил он меня за плечо. Я объяснил...
«Пап, завтра тоже будет день - пойдешь утром…» - не согласился он.
Замахали и дочь руками, и жена, пришедшие на шум. Короче, - обломали они меня, увы.
Присел я опять у «буржуйки» - разворошил поленья. Лиловое пламя ухнуло в ответ, осветив всё вокруг.
«Как он там?.. Он же совсем один среди холодного ночного ветра, в снегу…» - печально и озабоченно подумал я о малыше-подснежнике в маленьком беленьком "чепчике".
Мне так его стало жаль… - почти до слёз: «Вот родился, а вокруг ни души, ни тёплой руки, ни доброго голоса - мгла одна…»
Наивно это всё, конечно, но он мне полюбился, почему-то. Это же первый подснежник, который я увидел в момент его рождения, да и впервые в жизни, хоть и лет мне немало.
Домашние все уже притихли-улеглись, а меня так одолело желание ещё раз его, этого новорожденного малыша, увидеть, что я даже и не раздумывал более: идти туда к нему или нет. Конечно, идти!
Быстро одевшись, прихватив мини фонарик и кусок гофрированного картона, которым я задумал этого малютку как-то укрыть от холода, бедненького, - вышел на улицу, направившись в лес.
Пришлось скользить по склону почти на корточках - такой тут был крутой спуск.
Вот я уже и приблизился к знакомому месту.
Но там, где должен был быть, как я запомнил, малыш-подснежник, вдруг обнаружился, чернеющий на фоне снега, мечущийся чей-то силуэт. Я - а мне стало даже чуть жутковато от неожиданности, признаюсь, - включил фонарик. В ярком его свете заметался до боли знакомый зверек.
“Лисёнок!!!” - воскликнул я довольно громко, да так, что этот рыжеватый бесенок-комок как-то моментально притих, съежился и прижался к земле.
Это маленькое и симпатичное существо, уставившееся на меня испуганными по-детски глазками-пуговками, поджав трусливо хвостик и дрожа всем телом, ну совсем и не собиралось, почему-то, броситься наутёк.
И тут, совершенно как назло, я поскользнулся и проехал... на мягком месте почти вплотную к нему.
Мне вновь пришлось направить на лисенка луч фонаря, а он, зажмурив глазки, заскулил жалобно, почти по-щенячьи. Знаете, он просто заплакал, как ребенок! Это невозможно, будучи, думаю, даже крайним циником, не пропустить этот горький плач в самое сердце, - так это было жалостливо и печально.
«Во глупый! - выпалил я ему прямо в мордочку, стиснув зубы, чтобы, нахлынувшая на меня сентиментальность, не дала волю душевным внутренним эмоциям, - Дурашка какой-то, прям…»
Осветив его всего, я увидел причину его «смелости» - капкан! Я даже чуть не выругался при этом - так мне ненавистны все охотники, браконьеры и их охота, которая, по сути, - только убийство живых существ.
“Спасем-спасем!” - протянул было руку к железным челюстям садистского устройства, чтобы его разжать. Но лисёнок вдруг цапнул меня за пальцы, - не сильно, конечно, понимая видимо, что расплата может быть страшной.
Мне пришлось вытащить из кармана перчатки. Надев их и немного успокоив прелестного малютку-зверька, я разомкнул этот злосчастный капкан. А рыжий так заверещал, что где-то даже залаяли дворовые собаки.
«Ну что ты, глупыш прекрасный!» - успокаивал я беднягу, притянув к себе за холку, чтобы осмотреть рану. Но куда там - он вырвался и сиганул в чащу словно пуля.
Теплая радость разлилась по сердцу: спас горемыку от неминуемой смерти, можно сказать!
И тут я вспомнил еще об одном малыше - о подснежнике: где же он - тут был, помню же?!
Приглядевшись к месту откуда шла цепь к капкану, я увидел ржавый люк. Это был обыкновенный, еще советских времен, люк над теплотрассой.
Ну да! Лес-то наш совсем еще молодой - лет 40-50 от роду. А ниже по склону - пятиэтажки-хрущёвки… - туда и направлялась эта… “вена” цивилизации.
Я стал внимательно осматривать все вокруг, освещая фонариком местность и ища белую головку еще одного горемыки - цветка. Заметив, что на снегу были и чужие следы - чьей-то обуви с рельефным протектором подошвы - встревожился. Именно в один из них и был впечатан мой маленький герой-подснежник.
«Ай-яй-яй!» - посетовал я, но увидел, что бедненький цветок, хоть и был придавлен, но при этом пострадал относительно несильно. Пришлось его приподнять и облепить мокрым снегом, чтобы он стоял вертикально.
Пошарив лучом фонарика вокруг, я обнаружил и кусок картона, оброненного мною при падении. Сделав из него нечто наподобие конуса - насадил его сверху на подснежник: будешь жить, малец!..
Что лисёнок, что подснежник, - оба облюбовали «проталину» люка теплотрассы словно своеобразную искусственную весна, которая теплилась под ним!
Эх, ну где ж ты, вёсенка-весна?! Скорее бы... - заждались ведь все!..
Присев у люка, - вновь осветил его: цепь с капканом была присоединена к одной из проушин крышки, наваренной довольно неаккуратно и наспех, через довольно мощный карабин. И мне пришлось изрядно повозиться: звенья гулко громыхали, отдаваясь эхом в глубине колодца, очень глубоком, по-видимому.
Через некоторое врем эти гнусные «путы» поддались, и я решил забрать их себе на память об этой ночи, лисёнке и подснежнике.
Подмигнув на прощание цветку, я стал подниматься по склону.
Вдруг справа от меня, в паре метров, выглянув сквозь ветви придорожного кустарника, показалась лисья морда. Рядом с ней, тявкая и скуля, покусывая мамашу-лису за ухо, - возник и малыш-лисенок. Он глядел то на меня, то на мать.
Я остановился и присел на корточки.
Не взирая на рычание своей родительницы, поджав хвостик, чуть прихрамывая, лисенок засеменил ко мне.
“Хорошие-хорошие - красавцы!” - протянул я руку навстречу малышу. Тот снова обернулся на мать и… подбежав, лизнул меня прямо в подбородок!
Я потерял от неожиданности равновесие и упал в мокрый снег назад на руки, выронив перчатки и железяки, прихваченные на память.
А лисенок, видимо играючи, схватил обе мои перчатки и сиганул с ними в кусты. Мать-лиса последовала за ним, досадно рыча нечто поучительное своему отпрыску. Они удалялись.
Больше, увы, я их никогда не встречал - осторожные животные эти лисы...
Уже забрезжил далёкий рассвет. Светало.
Где-то постукивал дятел и каркало воронье...
Навстречу мне, быстро и молча, шли три, сразу узнанные мною, фигуры: жена, сын и дочь...
Дальнейшее опустим. Скажу только, что вину свою пришлось признать: да, - забыл телефон, да, - не сказал, куда направился и т.д.
«Зато капкан подвешу на стену, как украшение!» - геройствовал я.
Конечно, взял бы я тогда с собой еще и фотоаппарат… Эх...
…Уже было время завтрака, когда я надумал проверить электронную почту, присев к ноутбуку: может, есть письмо?..
Письмо было. И какОе письмо!!!
Оно ждало меня с того времени, когда я ещё туго соображал, что было этим «нечто»...
Из письма явствовало, что у моей очень и очень хорошей и доброй знакомой родился сын - первенец!
«Как подснежник!» - обрадованно подумал я, и, растянув от счастья рот до ушей, уже мурлыкал себе под нос добрую мелодию - что-то из Шопена.
Малыша назвали Ромой - “Ромусиком!”, как писала счастливая мамочка о своем сынуле.
«Ах, Ромашечка!» - кричал и моя душа от счастья, - «Милый Ромка! Как тебе на нашей Планете, дорогой?! Как же я благодарен твоим родителям за тебя, душа моя!!!»
Это переполняло мою суть, - давало новый толчок к жизни и желанию творить добро, любить окружающих, понимать их, вникать в их проблемы - просто улыбаться любому рождению на нашей земле!
А их, этих рождений, в тот день было сразу целых три!!!
Это было в феврале…
Ромка, Лисенок и Подснежник… - три добрые Клеточки Сердца Моего!..
* * *
Ну вот и вся история.
Сегодня, впервые опубликовав ее, я переполнен ностальгией и желанием вновь повстречать этих прекрасных и чудесных малышей. А Ромку - больше всего на свете, ведь я его и не видел, к большому сожалению!..
Но, скорее, - не судьба…
Правда, Анютка?..
Нет-нет! - до слез - НЕТ!!!
Я все-таки верю!
Ведь ты же сама сказала, что пути Господни неисповедимы!..
* - пу-эр, китайский черный чай.
** - рейсмусовый станок - станок для получения досок с параллельными сторонами.
*** - вытяжная вентиляция.