Елена Лаврова. Ирина, младшая дочь Цветаевой

УДК 821. 161.1
ББК Ш 84 (4Рос) 6
Л 13

Лаврова Е.Л.
Слово о Марине Цветаевой. –
Горловка, 2010. – 398 с.

ISBN 978-966-2649-01-7






ИРИНА – МЛАДШАЯ ДОЧЬ:
ПУТЕШЕСТВИЕ  ПО ПИСЬМАМ  И  ДНЕВНИКАМ  М.°ЦВЕТАЕВОЙ

«Марина Ивановна Цветаева была плохая мать». В последний раз, эта мысль прозвучала совсем недавно с экрана телевизора из уст госпожи Толстой, писательницы, и ведущей программы «Школа злословия» (очень мною не любимой программы). Татьяна Толстая высказалась на многомиллионную аудиторию, что если Марина Ивановна была неважной матерью, то за это ни она, ни её творчество не заслуживают должного уважения.
Я объясню, почему я с госпожой Толстой и остальными дамами не согласна, но, прежде всего, я хочу задать вопрос. Интересно, думает ли писательница Татьяна Толстая то же самое о Цветаевой, что думает о ней ведущая телепрограммы «Школа злословия» госпожа Толстая? Разве ведущая телепрограммы госпожа Толстая не есть писательница Татьяна Толстая? Разве это не один и тот же человек? Отвечу. С моей точки зрения профессия писателя на несколько порядков шире и глубже профессии телеведущего. Телеведущими могут быть много людей при соответствующей профессиональной подготовке. Писателем не может быть каждый человек. Писатели   штучное производство. Писатель это даже не профессия. Это призвание. Это, если угодно, миссия. Так вот, с моей точки зрения, писательница Татьяна Толстая не могла бы ни при каких условиях сказать о Цветаевой то, что сказала телеведущая программы «Школа злословия» госпожа Толстая. Конечно, я понимаю, надо оправдывать название телепередачи. За это денежки платят. Но надо знать и меру.
Ах, госпожа Толстая! Вы так остроумно и великолепно, и блистательно высмеяли мистификатора Малевича, притворившегося живописцем! Вы показали, что король   голый. Вы столь язвительно и остроумно и гневно высмеяли телепередачу «Поле чудес» и её ведущего Леонида Якубовича! Правда, о Малевиче продолжаются искусствоведческие «глубокомысленные» дискуссии, хотя, на мой взгляд, после Вашего очерка о нём, пора всем рассмеяться и прекратить городить весь этот вздор вокруг чёрного квадрата.
Правда, Якубович продолжает вести телепередачу и его юбилей вылился во «всенародный» телевизионный праздник, каким удостаивают не очень многих действительно выдающихся людей. Чем «выдался» Якубович, мне, к слову, не вполне понятно.
Малевича, в конце концов, разоблачат сами искусствоведы, а Якубовича сменит кто-то другой с менее кислым и усталым выражением лица человека, пресытившегося славой. Ваши эссе, писательница Татьяна Толстая, останутся. Вас слушают. Вас читают. Вас любят. К Вашему мнению прислушиваются миллионы неискушённых в литературе и искусстве читателей и слушателей. Вот поэтому каждое Ваше слово должно быть продуманным и взвешенным. Человек Татьяна Никитична Толстая за вечерним чаем может высказать друзьям, членам семьи и знакомым любую мысль, какую пожелает. Ведущая телепередачу госпожа Толстая не может высказать любую мысль в эфир, когда это касается чести и достоинства другого человека, тем более, что этот человек, хочет того госпожа Толстая или нет, великий и гениальный русский поэт XX века.
Не удивлюсь, что много людей простодушно будут повторять вслед за Вами, Татьяна Никитична, что Цветаева не достойна уважения ни как человек, ни как поэт, потому что она была плохая мать. Они будут повторять это, даже ни разу не открыв томика стихотворений Цветаевой. Они будут повторять это, ни разу не заглянув в дневники великого поэта. Они будут повторять это, не прочтя ни одного письма страдающего человека Цветаевой. И за это их попугайное повторение ответственны будете Вы, госпожа Толстая, ведущая телепередачи «Школа злословия». Вы позлословили на славу! Вы привели в пример какую-то женщину, сохранившую в тяжёлые годы испытаний четверых детей. Какими способами   не спрашиваю. Не моё это дело, про такое спрашивать. Честь и хвала этой женщине! Низкий поклон! Всякая жизнь   бесценна и священна. Кто же с этим спорит? Кроме жизни блох, вшей и тараканов. Этих исключаю. Этих лучше бы не было. Хотя Природа зачем-то и их создала. Наверное, чтобы указывать на нашу нечистоплотность. Какое прекрасное слово   чистоплотность! Она должна быть не только для тела. Разве чистоплотность в мыслях и высказываниях не менее важна, чем чистоплотность тела? Ответ очевиден. Так вот, в Ваших высказываниях я усматриваю нечистоплотность мысли, чувства и дела.
Можно ли бросить на одну чашу весов жизнь ребёнка, а на другую чашу   творчество? И при этом, кому не понятно, что чаша с ребёнком должна, просто обязана перетянуть! Но правомерно ли, правильно ли, адекватно ли сравнивать жизнь ребёнка и творчество? Кого предпочесть? Кошке понятно, что предпочтение должно быть всегда отдано котёнку (ребёнку). Тут и спорить не о чем.
Мы всегда смеёмся, когда сравниваются сапоги с самоваром, ибо несопоставимы и несравнимы. Ребёнок и творчество   те же сапоги и самовар. Тут нечего сравнивать. Разве только с той стороны, с какой сравнила сама Цветаева, сказав: «Каждый стих   дитя любви». Каждый стих   да! Неоспоримая истина! Замечу, что далеко не каждый реальный ребёнок   дитя любви. Сколько их, детей похоти, нелюбимых и нежеланных! Стихов похоти   не бывает. А если бывает, то это уже Барков, и этим всё сказано, потому что это   диагноз.
Так что же бросить на другую чашу весов, если не творчество? На одной чаше весов   жизнь ребёнка, на другой чаше   его смерть. И только так взвешивать   можно. Только такое взвешивание (сравнение) адекватно. А если на одной чаше весов   творчество, то на другой может быть всё, что относится к творчеству, или противоположно ему, но никак не ребёнок. Я прекрасно понимаю, что хотят сказать те, кто пытается положить на одну чашу весов ребёнка, а на другую   творчество. Они хотят сказать, что творческий человек должен отдать всё своё время, внимание, заботу, любовь   ребёнку, если уж он у творческого человека появился, а не творчеству. Мол, творчество подождёт. Творчество можно отложить на другое время.
Вся беда в том, что творчество не подождёт. Его нельзя отложить на другое время. Оно не подчиняется нашей воле. Оно, если угодно, процесс неуправляемый. Особенно такое творчество, как стихи. Писательница Татьяна Толстая должна знать, что такое   давление изнутри, когда в груди что-то давит, пытаясь высвободиться, воплотиться в словах, когда это давление изнутри побуждает тебя бросить всё, чем ты до этого занимался, будь то стирка, вязание, беседа с друзьями, ребёнок! Да, да! И ребёнок! Этот процесс похож на роды, которые невозможно отменить силой воли, отложить, чтобы вернуться к нему потом, когда появится свободное время. Впрочем, нет! Этот процесс не похож на роды. Потому что рождение ребёнка состоится непременно. А вот отложенный творческий процесс прекратится, и ничто не родится. И останется сожаление и пустота в сердце художника, что он смог, нашёл в себе волю отложить процесс, а потом выяснилось, что отложенный творческий процесс необратимо и неотвратимо погиб. Творение погибло, не родившись. Сделайте что-нибудь, чтобы ребёнок подождал родиться, когда ему подошёл срок. И вы получите мёртворождённого ребёнка. Так и творение имеет свой срок, чтобы родиться именно здесь и сейчас. То, о чём я говорю, может не знать ведущая телепередачи госпожа Толстая, но писательница Татьяна Толстая знать должна, или она не писательница.
Плохая ли была мать   Цветаева? Скажу сразу   она была сумасшедшая мать. Сумасшедшая в том смысле, что безумно, но не бездумно любила своих детей. Безумно и бездумно любит животное, самка. Есть женщины любящие безумно и бездумно не только детей, но и мужчин. Таких женщин бьют мужья, на них поднимают руку сыновья. И они терпят, как бессловесные животные. Повторяю, Цветаева любила своих детей безумно, но не бездумно. Но об этом позже. Она всегда хотела детей. Девочкой она писала:
Я женщин люблю, что в бою не робели,
Умевших и  шпагу держать, и копьё,   
Но знаю, что только в плену колыбели
Обычное женское счастье моё.
Став взрослой, она писала: «Ребёнок зачинается в нас задолго до своего начала. <…> Ибо Ребёнок    это нечто врождённое, он присутствует в нас ещё до любви, до возлюбленного». Откройте «Письмо к амазонке». Это гимн ребёнку! Ребёнку, которого страстно жаждет всякая женщина, если только она не чудовище. Но Цветаева считает, что среди женщин не бывает чудовищ. Потому что изначально в них заложен материнский инстинкт. Бывают, конечно, исключения. Но исключения редки, и, как водится, подтверждают правило.
«Письмо к амазонке»   гимн Ребёнку, которого некоторые женщины жаждут больше, чем любви. Цветаева пишет: «Та, что желает иметь ребёнка больше, чем любить. Та, что любит своего ребёнка больше, чем свою любовь». Это Цветаева говорит, несомненно, о себе. Это она любила своих детей больше, чем любовь. Больше скажу, любовь для Цветаевой была лишь средством, но никак не целью. Это касалось не только детей, но и стихотворений, к появлению которых также вела любовь. Вспомним:
Каждый стих   дитя любви.
И в этом случае любовь была только средством. А иначе, зачем она нужна, сама по себе? Какой в ней смысл, если она   сама по себе? Сама для себя? Может быть, для собственного наслаждения и удовлетворения? Для мужчины, которого любишь? Такая постановка вопроса для Цветаевой немыслима. Любовь для неё   средство, а не цель. И любящий мужчина тоже средство. Хотя Кант этого бы не одобрил. Но у Канта не было детей. Откуда ему было знать, что или кто в любви средство, а что или кто   цель. И что такое для женщины муж, мужчина, в конце концов? Для любой женщины это средство для достижения цели. Цель   ребёнок. Цель   создание семьи. Что бы там ни говорил Кант, все мы, в какой-то степени, средство для других людей, стремящихся к своей цели.
Для мужчины   женщина, жена, прежде всего, средство для сексуального наслаждения. Говорю не обо всех мужчинах. Говорю о тенденции. Ребёнок для мужчины   всё-таки вторичная цель. Что бы ни говорили о половой любви, как бы ни прикрывали её романтическим флёром, цель её одна-единственная   дать новую жизнь. Первым об этом написал германец Артур Шопенгауэр,  сдёрнув романтический флёр с половой любви бестрепетной рукой философа, любящего истину. 
Цветаева была наделена от природы мощнейшим материнским инстинктом. Это он, не до конца исчерпанный и не до конца удовлетворённый побуждал её заботиться (прежде всего, в духовном смысле) о юношах-поэтах Николае Гронском, Анатолии Штейгере, критике Александре Бахрахе.
Мы уже знаем, что Цветаева была сумасшедшей матерью по отношению к Ариадне, первой дочери. Как можно сказать, что Цветаева была плохая мать по отношению к Ариадне? Сказать так, значит заведомо солгать! Ведая истину, солгать! Это была настоящая сумасшедшая любовь, с ревностью, слезами, стихами. К кому Цветаева ревновала Алю? К няне. К Лиле, сестре мужа. Видите ли, ребёнок повторяет: «Лиля, Лиля, Лиля…». Этого достаточно для ревности.  Откройте дневники Цветаевой 1912 года. В них всё   о дочери: как выглядит, на кого похожа, как одета, что её ждёт в будущем, каким будет её призвание, будет ли красавицей, как относится к сказкам, будет ли понимать людей, кто будет её первой любовью? Не всякая мать ведёт такой дневник. Нынче всё фотографиями обходятся да видео. А это   только внешнее, только тело, только облик.
Цветаева думает о будущем внутреннем мире ребёнка. Как он сложится? Что в нём будет доминировать? Записывается каждая фраза ребёнка, начавшего говорить. Каждое связное высказывание комментируется. Аля впервые поцеловала живое существо. Это тоже фиксируется в дневнике. Первое живое поцелованное существо в жизни Али   кот Кусака. Цветаеву это умиляет. Меня, сказать по чести, это тоже умиляет. Кот первого поцелуя ребёнка   несомненно   достоин. 
Проходит два года. Цветаева наслаждается счастливым материнством. Цветаева наслаждается осознанием в себе поэтической мощи. Ах, какое прекрасное время   1914 год! Как гармонично сочетаются в Цветаевой этого времени материнство и творчество. Цветаева удивлённо записывает в дневнике: «Я не знаю женщины, талантливее себя к стихам». И тут же поправляется: «Нужно было бы сказать   человека». Правильно поправляется! Женщина   для любви и материнства. Человек   для творчества. В двадцать один год Цветаева отчётливо это поняла.
Материнство её очаровывает не меньше, чем творчество. Она записывает в дневник: «Если бы у меня было много денег, так, чтобы не слишком часто считать,   ещё, по крайней мере, троих. Если у меня будет ещё дочь, я назову её Мариной, или Зинаидой, или Татьяной. Если сын   Глебом, или Алексеем. Я бы больше хотела для себя дочь, для Серёжи   сына. Впрочем, никто не предвидится». Троих хотела, троих и родит. Несмотря на то, что деньги всё-таки приходилось считать. До 1917 года Цветаевой было, что считать. Был капитал в банке, унаследованный от родителей. С капитала шли проценты. Материально обеспеченным человеком она была. Но вот что интересно. Цветаева тщательно взвешивает свои материальные возможности. Понимает, что два ребёнка точно потянет. Сможет обеспечить им достойное воспитание и образование. Сможет нанять няню и гувернантку. Сможет дать детям всё, что получила от родителей сама. Два ребёнка   для неё оптимальное число. Идеальное число. И, заметим, Цветаева для себя хочет ещё одну девочку. Впрочем, родиться может и мальчик. Имена   на выбор   заготовлены. Женщина, думающая о судьбе родившегося ребёнка, и о появлении будущих детей, по определению не может быть плохой матерью. Это заботливая, разумная и предусмотрительная мать.
Что примечательно в натуре молодой Цветаевой? Однажды её спросили, любит ли она детей. Цветаева ответила   нет. Как это понимать? Есть люди, которые уверяют, что любят детей вообще. Всех! Любых! Наверное, если это действительно так, то эти люди   святые. Но, поскольку святых людей   единицы, то,  когда люди так говорят, они вызывают подозрение: либо они врут, либо они неискренни. Эти люди напоминают тех, кто говорит, что любят всё человечество. Джонатан Свифт, которого современники подозревали в мизантропии, говаривал, что не может любить всё человечество. Зато может любить отдельного конкретного человека: Мэри, Джона и.т.°д. Не был Джонатан Свифт мизантропом. Он был честным и откровенным, и нелицемерным человеком. По-моему, он был прав. Нельзя любить всё человечество вкупе. Это вздор. Любить человечество со всеми его прекрасными мыслями и героическими поступками, со всеми его злодеяниями и мерзостями может только Бог. Человеку это не под силу. Любить детей, всех без разбору тоже под силу только Богу, если он есть.
В посёлке четверо двенадцатилетних мальчиков из благополучных семей увели в лес восьмилетнюю девочку, изнасиловали и убили   живьём утопили в выгребной яме. И ничего им не было, потому что уголовная ответственность наступает только в четырнадцать лет. Любить этих детей?   Они вызывают только омерзение. Крайний случай? Но вы говорите, что любите всех детей! Значит, и этих тоже? И у вас нет тошноты, когда вы думаете о том, что они сделали с несчастной девочкой? А если бы это была ваша дочь? Нет, не под силу нормальному человеку любить таких детей. Пусть их любит Бог, если он есть. Пусть он их наказывает или прощает. Пусть их любят родители, если могут. Бедные родители, породившие чудовищ!
Цветаева   нормальный трезвый и искренний человек с нормальными реакциями. Не любит она всё человечество в целом. Она однажды сказала, что Бог создал мир в восторге. И прибавила, что человека Бог создал в меньшем восторге, чем всё остальное. И, по-моему, она права. Так вот, дети это тоже часть человечества, пока ещё не ставшая взрослой частью его. И дети отнюдь не ангелы. Это человеческие дети со всеми достоинствами и пороками, какие есть и у взрослых людей. Любить всех подряд? Повторяю, мы не боги.
Так вот, Цветаева делает добавление к своему ответу, что она не любит детей: «…не всех, также, как людей, таких, которые, и.т.°д. <…> Но, зная, как другие говорят это «да»   определённо говорю: «нет». Знала она цену людям, которые говорят «да» на вопрос, любят ли они детей! Может быть, это высказывание оказалось случайным? Цветаева ещё раз записывает в дневнике: «Не люблю (не моя стихия) детей, простонародья, пластических искусств, деревенской жизни, семьи. Моя стихия всё, встающее от музыки. А от музыки не встают ни дети, ни простонародье, ни пластические искусства, ни деревенская жизнь, ни семья». Нет, не случайное это высказывание. У Цветаевой ничего случайного вообще нет. Всё глубоко продумано. Она всегда знает, о чём говорит и чего хочет. Никакой неопределённости! Никакой расплывчатости! Всё изложено предельно ясно и точно, искренно и откровенно, нравится кому-то это или нет!
Цветаева знала о детях то, чего некоторые люди знать не хотят. Дети   жестоки. Пока в них не проснулась душа (в некоторых так никогда и не проснутся ни ум, ни душа, одни только гениталии проснутся), они не понимают, что другое существо страдает, что ему больно. Отсюда полное отсутствие жалости, ненависть и жестокость, с которой дети могут дразнить, травить и преследовать других детей и животных, а иногда и взрослых. При этом обычные дети,   (каждый из них по отдельности может быть вполне милым ребёнком)   легко сбиваются в стаю, чтобы травить и дразнить другого ребёнка. Не один ребёнок преследует другого, а обыкновенно стая преследует   одного. Вспомните Илюшечку у Достоевского в «Братьях Карамазовых». И стая, как правило, беспощадна. Дети ненавидят тех, кто не ординарен, кто не похож на всех остальных, не поступает, как все. А разве взрослые поступают не так же? Взрослые получаются из детей и переносят во взрослый мир нравы своего детства.
Цветаева была неординарным ребёнком. Она с раннего детства знала, что она другая, не такая, как её сестра Ася, как остальные дети. Юная Цветаева писала в стихотворении «Разные дети», что есть тихие дети, любящие дремать на плече у матери. Есть дети, как искры, смело хватающие огонь. А есть странные дети. Они дерзки и храбры, но осторожны, и, подойдя к огню, они бегут прочь от него. Вот такой она и была, странной, не похожей на других детей. Обычные дети живут внешними впечатлениями. Странные дети, другие дети погружены себя, вслушиваются в себя и в мир. Это созерцатели с младых ногтей. Внешний шум их раздражает. Он мешает им сосредоточиться, углубиться. Мешает созерцать. Мешает размышлять. 
В Цветаевой рано проснулись ум, душа и сердце. В ней рано началась кропотливая тайная работа роста души, неуклонного и неустанного движения ввысь, к тем высотам духа, о которых слишком многие люди и не помышляют и даже не догадываются об их существовании. Ум, душа и сердце рано просыпаются в гении, чтобы он успел осознать своё призвание, и успел сделать то, к чему призван. Гениальному ребёнку с обычными детьми   скучно. Играть с ними он не умеет. Разговаривать с ними на интересующие их темы, ему дико. Цветаева вспоминает, что в детстве она всегда рвалась от детей к взрослым, 4-х лет от игр   к книгам. Не любила   стеснялась и презирала   кукол. Единственная игра, которую она любила   aux barres (бегать наперегонки),  чтобы прибежать первой, чтобы показать героизм выносливости.
Обычные дети чувствуют чужака. Обычные дети чужака ненавидят. Цветаева, что называется, на своей шкуре испытала жестокость детей. «Дети меня жестоко ненавидели в детстве. Я не простила детям». Ненавидели за то, что она была   другая, не такая, как они. Ненавидели за то, что она предпочитала их играм   книги и общество взрослых. Ненавидели за то, что с нею не о чем было посплетничать. Ненавидели за то, что она их опережала в беге. Они ненавидели её за незаурядность.
Как они проявляли свою ненависть? Об этом Цветаева нигде не упоминает. Но она однажды заметила в дневнике, что ненавидит, когда дразнят детей. Константин Родзевич как-то в её присутствии стал дразнить её восьмилетнего сына Георгия и говорить ему глупости, вроде той, что Георгий должен проколоть стеклом глаз обидевшему его Ларику и обрезать верёвку, на которой тот качался. Родзевич обзывал Георгия «девчонкой», оттого, что он показал матери свою окровавленную руку и просил перевязать её, боясь заражения крови. Руку, кстати, Георгию разбил всё тот же Родзевич. Не удивительно, что Цветаева пришла в бешенство от поведения Родзевича и устроила ему скандал, называя его «идиотом».
Дети из детства Цветаевой вряд ли били Марину из ненависти. Она была крепкой, могла постоять за себя, могла дать сдачи. Но они, наверное, травили и дразнили её. Так проявлялась их жестокость. Они могли придумывать обидные прозвища, прыгать перед лицом врага с визгом, выкрикивая эти прозвища, показывая языки, корча страшные рожи. Они могли визгливо с выкриками хохотать за спиной. Могли исподтишка толкнуть. Наверное, обзывали Марину очкариком и подслеповатой. Недаром она, в конце концов, отвергла очки. На всякие мелкие гадости их фантазии хватало. Но ведь так можно отравить человеку жизнь. И, похоже, отравили. Нравы детей описаны в книге сестры Марины Ивановны А.°Цветаевой «Воспоминания»: «…то, что случилось со мной, когда я в первый раз с гувернанткой зашла за Мусей в переднюю гимназии, ; меня потрясло. Сколько я ни слыхала о том, как дразнят там новичков, (…)    это всё было   рассказ  о где-то там, о ком-то… Но когода я оказалась окружена толпой девочек в коричневом и чёрном, заплясавших вокруг меня, дёргающих меня, кричащих, строящих мне рожи, ; я была ошеломлена и готовилась к рёву».
И, скорее всего, это были девочки из заграничных пансионов, в которых учились сёстры Цветаевы. А потом были благовоспитанные девочки из московских гимназий. Кстати, почему-то считается, что Цветаева переходила из гимназии в гимназию из-за своего трудного характера. Думаю, что одной из причин тому был не её дурной характер, а тяжёлые взаимоотношения с одноклассницами. Ведь по мере взросления одноклассниц менялись и методы их воздействия на другую девочку, так не похожую на них. Методы становились изощрённее и жесточе. Переходя в другую гимназию, Цветаева могла просто спасаться от милых московских девочек из приличных семей.  Мне скажут, что в воспоминаниях гимназических соучениц Цветаевой этого нет. Было бы странно, если бы они в этом публично признались.
Любовь Цветаевой к людям, в том числе к детям, в том числе к своим детям, была избирательна и требовательна. Что она требовала от детей? От любых детей, и в первую очередь от своих собственных детей?  Она требовала того же, что и от взрослых.   Души! Души  она требовала! Что такое душа? Что такое   требовать души в ребёнке, в человеческом существе? Душа, по Цветаевой, это способность человека чувствовать боль другого человека, как свою собственную. Боль любую: физическую и душевную. В христианстве это называется: возлюби ближнего своего, как самого себя. Но христианство требует идеала. Иной раз возлюбить ближнего (а тем паче   врага!) своего просто нереально. Вообразите себе диалог насильника с девушкой. Насильник валит девушку на землю, а она   ему:
   Я люблю тебя, насильник,  враг мой, как самоё себя!  Что бы ты со мною ни сделал, я тебя заранее прощаю!
   А я потом  тебя ещё и убью,   обещает насильник.
   А я тебя всё равно, прощу,   ответствует девушка.
Есть в этом что-то глубоко противоестественное, чудовищно извращённое. Никакая нормальная девушка в подобной ситуации любить своего ближнего не будет, а будет ненавидеть и презирать, что вполне естественно.
Цветаева, с первого взгляда, требует вполне возможного. Она требует не абстрактной любви к ближнему, а души в человеческом существе. Наличие души уже и предполагает способность сочувствия, сострадания, милосердия. А и Цветаева неправа! Как можно требовать от человеческого существа то, чего у него может быть нет. Может, человеку душу Бог, если он есть и если он её даёт   не дал? Или, по меткому выражению самой Цветаевой   Бог   сталь    забыл некоторых людей снабдить магнитом. Я думаю, что душа даётся всем людям и животным. Но животным даётся сразу развитая душа   способность любить, ревновать, бояться, ненавидеть. А вот человеку даётся душа в зачатке. Даётся пшеничное зерно души. А вырастет ли эта душа, зависит от самого человека, от его природных наклонностей, от среды, в которой он обитает. Всё зависит от его выбора. Главное, вовремя сказать человеку, что душе надо расти. Но Цветаева как раз наклонности ребёнка и не учитывает. Будучи когда-то другим ребёнком, странным ребёнком, ребёнком, за плечами которого с рождения стоит гений, она думает, что такой же, как когда-то она, должна быть и её дочь. А её дочь, нравится это Цветаевой или нет   (не нравится!)   способный, но не гениальный ребёнок.
Вот скачет по двору шестилетняя Аля в толпе (своре, стае) других детей. В руке у Али палка. Аля бессмысленно выкрикивает:   Ва-ва-ва! Ва-ва-ва!   и хлещет палкой по листве деревьев, по кустам, по земле. Ещё немного и попадёт кому-нибудь из детей по голове! Марина Ивановна с недоумением наблюдает за своим ребёнком из окна и размышляет: «Куда пропадает Алина прекрасная душа, когда она бегает по двору с палкой?». А пропадает ли? Марина Ивановна ещё не ведает, что в двадцать лет Аля, не дрогнув, будет говорить ей, что она стерва и сволочь. Куда пропадала прекрасная Алина душа, когда она это говорила матери? Куда пропадала прекрасная Алина душа, когда, глазом не моргнув, Аля в двадцать лет ушла из дома? И где была Алина прекрасная душа, когда Аля, ничтоже сумняшеся, бросила мать и укатила в СССР? И вот вопрос, который так и хочется задать, а была ли душа Али такой прекрасной, как казалось матери? И второй вопрос хочется задать, а была ли вообще душа молодой Ариадны развита настолько, чтобы чувствовать боль матери?
Но вернёмся к Марине Ивановне, которая отошла от окна и села к письменному столу. Она записывает в дневнике: «Почему я люблю веселящихся собак и не люблю (не выношу) веселящихся детей?!». Это она о детях, за которыми наблюдала только что из окна. Это она о веселящейся Але с палкой в руках. Но Цветаева не только сама себя спрашивает. Она всегда отвечает на собственные вопросы: «Детское веселье   не звериное. Душа у животного   подарок, от ребёнка (человека) я её требую и, когда не получаю, ненавижу ребёнка». Вот так-то! Чувствую, как торжествующе напряглись некоторые дамы: «Что мы говорили?!»
Если бы все женщины, как Цветаева, требовали от своих детей   души, не было бы у нас многих гадостей. Все наши беды оттого, что не развита во многих людях душа. Мало сострадания и милосердия в людях. Между тем, Цветаева продолжает развивать мысль: «Люблю (выношу) зверя в ребёнке, в прыжках, движениях, криках, но когда этот зверь переходит в область слова (что уже нелепо, ибо зверь бессловесен)   получается глупость, идиотизм, отвращение. Зверь тем лучше человека, что никогда не вульгарен». Мысли её снова обращаются к Але: «Когда Аля с детьми, она глупа, бездарна, бездушна, и я страдаю, чувствую отвращение, чуждость, никак не могу любить».
Любит она свою Алю. Но любит её тогда, когда Аля адекватна: умна, рассудительна, серьёзна. И не может Цветаева любить в Але проявление глупости, бессмысленности, тупости. Да, Цветаева требовательна к своему ребёнку и категорична. Она не из тех женщин, кто сюсюкает над своим дитятей: что бы ни сделал, что бы ни сказал   всё хорошо! Не хорошо, когда Аля глупа, бездарна и бездушна. Такая Аля вызывает в Цветаевой отвращение. Цветаева не хочет, чтобы её дочь была такой. Но что она может поделать, если Аля, напротив, хочет быть, как все?!   Ни-че-го! И доносится с улицы бессмысленный вопль Али:   Ва-ва-ва! Ва-ва-ва!
Цветаева знает себе цену, как поэту. Но она также знает себе цену, как матери. Она любит своего ребёнка. Что такое любовь к ребёнку? Это вовсе не объятия и поцелуи. Это усилие дать ребёнку всё лучшее, что ты знаешь сам о жизни, о людях, о вселенной. В этом смысле Цветаева   идеальная мать. Она учит ребёнка добру и состраданию к ближнему, французскому языку и истории, литературе и географии, и.т.°д. А откуда, по-вашему, высокий интеллект, талантливость взрослой Ариадны Сергеевны и её энциклопедические познания, когда она почти не училась в школе? От матери, господа! От Цветаевой! Через два года после того, как Цветаева обнаружила, что Аля   обычный ребёнок, как все, не вундеркинд, как казалось, и совсем не похожа на неё маленькую,  Цветаева записывает в дневнике: «Любовь к ребёнку   существу, ребёнку   сущности, отсутствие самки в материнстве   моя порода!    не женщина, а существо». Это она не о себе пишет, а о жене Константина Бальмонта. Это она о себе пишет, потому что   её порода! Порода не самок, а существ. Это очень важный момент для понимания Цветаевой. Трижды родив, она ни секунды не была и не стала самкой. Не было в ней слепой самочной любви к своим детям. Она смотрела на них критически и трезво. Она хотела, чтобы они были достойны её. Цветаевское чувство к детям было человеческим и духовным, но не животным чувством. После того как мы всё это выяснили, давайте поговорим об истории.
Что происходит в России в начале 1917 года? 23-го февраля 1917 года по старому стилю свершилась февральская революция. Историки называют буржуазно-демократической. 2-го марта Николай II отрёкся от престола. Было образовано Временное правительство во главе с князем Г.Е. Львовым. 3-го апреля в Россию въехал Троянский конь   Владимир Ульянов с бандой единомышленников. Второй ребёнок Марины Ивановны родился тринадцатого апреля 1917 года. Ребёнок был наречён Ириной. Марина Ивановна вначале хотела назвать дочь Анной в честь Ахматовой, но не назвала, потому что судьбы не повторяются.
Почему   Ирина? Почему не Татьяна, Марина, Зинаида, как намеревалась когда-то? По святкам 16 апреля день Аквилейской Ирины, 13 мая   день Ирины Константинопольской, 5 мая день Ирины Македонской. Так что кругом выходила Ирина. А поскольку шла война, то имя Ирина было очень кстати, ибо Ирина в переводе с греческого языка значит   мир. Правда родилась тринадцатого числа. Не очень удачный день. Честно говоря, и год неудачный. Но что поделаешь! Может, это был    знак?
Появление Ирины   доказательство свершившегося примирения Цветаевой с мужем после всех этих историй с П.Я. Эфроном, Т. Чурилиным, С. Парнок. Эфрон, вероятно, полагает, что рождение второго ребёнка утихомирит жену, сделает её менее увлекающейся посторонними людьми. Да разве можно укротить стихию! Он ещё не знает, кто на самом деле его жена. Только его жена догадывается, кто она. Она   будущий великий поэт.
А пока Марина Ивановна лежит в клинике Воспитательного дома, во Временном правительстве   кризис. Министр иностранных дел Временного правительства П.Н. Милюков, кадет, выступил с нотой, обращённой к Антанте. В ноте заявление о том, что Россия готова продолжать войну. Начались волнения, к которым толпу подстрекали большевики. Они начали отрабатывать германские денежки. В результате П.Н. Милюков и А.И. Гучков потеряли свои министерские портфели. Вместо этих министров в состав Временного правительства были введены эсеры и меньшевики В.М. Чернов, А.Ф. Керенский, И.Г. Церетели, М.И. Скобелев.
Марина Ивановна от всех этих политических передряг далека. Роды осложнились её болезнью. Цветаева пока ещё не подозревает, что с дочерью А.И. Гучкова   Верой   она встретится во Франции. Пока она ничего ещё не знает о том, что Вера Гучкова (в первом замужестве Сувчинская, во втором   Трайл) сыграет роковую роль в судьбе её мужа С.Я. Эфрона. Вера станет любовницей Эфрона и агентом НКВД во Франции. С А.Ф. Керенским Цветаеву тоже ждёт встреча во Франции. Но это всё впереди.
Цветаева провела в родильном доме три недели. Почему так долго? Ответ находим в письме Цветаевой к Е.Я. Эфрон от 29 апреля. Цветаева пишет его из больницы, что чувствует себя хорошо, что вчера её лёгкие выслушал врач. В лёгких ничего нет. Есть простой бронхит. Итак, объяснение найдено.
З-го мая Цветаева с ребёнком уже дома. О ребёнке пока только внешние впечатления. Ирина кричит, как и полагается младенцу. У неё тёмно-серые большие глаза, короткие русые волосы, прямой нос, она худа. У Цветаевой мало молока и она ещё из больницы за день до выписки письменно просит В.Я. Эфрон, чтобы та записалась на Детское Питание. Так посоветовал врач. С.Я. Эфрона в Москве нет. Он в Петергофе учится в школе прапорщиков. Так что Цветаевой надо со всем хозяйством справляться самой. Сестры мужа летом также отсутствуют в Москве. В.Я. Эфрон отдыхает в имении Жуковских, Е.Я. Эфрон живёт на даче у Фельштейнов. Первым делом Цветаева нанимает кормилицу, потому что, видимо, Детское Питание, рекомендованное врачом, молодой матери не очень-то нравится. К июню, а может быть и в конце мая кормилица будет найдена. Прислуга Маша от Цветаевой уйдёт. Может, «новой жизнью заболела   коростой этой»? На руках у двадцатипятилетней Марины Ивановны двое детей плюс в доме шестимесячный Валерий – сын кормилицы. Кормилица очень мила, и с домашними делами, как пишет Цветаева Е.Я. Эфрон   «мы справляемся». Цветаева пишет стихи, встречается с приятелями и приятельницами, старыми знакомыми, среди которых зубной врач Лидия Александровна Тамбурер и философ Николай Александрович Бердяев. Кстати, вместе с Лидией Александровной Цветаева чуть было не вляпалась в пренеприятную историю. Случилось это в июне 1917 года.
Вечером Цветаева с Тамбурер была на Тверской. Огромная толпа стояла и свистела, пытаясь разогнать большевиков. В толпе слышались выкрики: «Долой большевиков!», «Подкуплены!» и.т.°п. Мимо мчались грузовые автомобили, полные солдат и матросов. Автомобили были похожи на ежей, поскольку из каждого кузова к небу торчали штыки винтовок. Вдруг в толпе кто-то что-то крикнул. Толпа   обезумев   побежала. Люди ломились в магазины. Тротуар, где стояли Цветаева с Тамбурер, вмиг опустел.  Испугавшись, что сейчас начнётся стрельба, Цветаева и Тамбурер бросились ниц на мостовую. Тревога оказалась ложной. Цветаева испытала, кроме сильного испуга, состояние, близкое к экзальтации. Наутро она писала о происшествии Е.Я. Эфрон, что Москва   какой она вчера её видела   была прекрасной. А политика,   прибавила Цветаева,   может быть страстнее самой страсти. В первый и последний раз скажет Цветаева так удивлённо и восторженно о политике. Скоро, очень скоро эта самая политика покажет своё подлинное лицо. Нет, не лицо! Дьявольскую, гнусную харю!
О чём Цветаева думает в эти месяцы? Что пишет? В её дневнике появляются размышления о Христе, об О. Уайльде, умирающей Сарре Бернар, об Ахматовой, о Казанове, о Башкирцевой, о поэте, о любви.  О многом пишет. В дневнике Цветаевой появляются удивительно глубокие для её возраста мысли. Например, о том, что не женщина дарит мужчине ребёнка, а, напротив, мужчина дарит ребёнка   женщине.
Отречение Николая II наводит Цветаеву на размышления о роде Романовых. Цветаева пишет, что этот род зажат между двумя Григориями, что между падением первого и падением второго   вся история этого рода. Первый   чернец, второй   старец.  И одинаковый полёт, полёт из окна и полёт с моста. Вот такая причуда истории. Любопытное наблюдение.  О чём бы ни размышляла Цветаева, мысли её глубоки. Любая из них сделала бы честь любому мыслителю. Цветаева как-то внезапно созрела.
Эта духовная зрелость заметна и в стихотворениях 1917 года. Цветаева пишет о Царе, о Цесаревиче, о Керенском, о Москве, о революции, которую, по её мнению, создал Чёрт. Конечно, Чёрт создаёт только гадости.
Записей об Ирине мало. Но пока о ней нечего сказать. Ест, спит. Что ещё? Ирина, судя по всему, очень беспокойный ребёнок. Постоянно вопит. Это изматывает молодую мать.
Цветаева волнуется за мужа. Он возвратился к августу в Москву, приписан к 56 пехотному полку 10-я рота. Чин   прапорщик. Эфрону не нравится быть в пехоте. Эфрон обучает солдат и эта работа (как всякая другая!) утомляет его до тошноты. Цветаева пытается через Волошина устроить его в тяжёлую артиллерию в Феодосии. Там после смерти второго мужа Минца и сына Алёши поселилась сестра  Марины Ивановны А.И. Цветаева. Вообще возникает идея переехать жить на время в Феодосию. Вместе легче переживать тяжёлое время.
В Москве всё тревожнее, начинаются трудности с добыванием продуктов. 24-го августа Цветаева пишет в Крым Волошину, что в Москве   голод, поэтому она собирается с детьми в Феодосию. А.И. Цветаева ищет в Феодосии подходящую квартиру. Хлопоты М. Волошина насчёт перевода Эфрона в артиллерию в Феодосии успехами не увенчались. По всей вероятности, Эфрон доводит жену до белого каления своим нескончаемым нытьём, как ему плохо, как он устаёт, работая с солдатами, как он хочет к Волошину в Коктебель, как он хочет из пехоты в феодосийскую артиллерию. Цветаева предлагает мужу взять отпуск и отправляться в Коктебель. Но у Эфрона «какое-то странное расслабление воли», он себя «отвратительно чувствует», и Цветаева в письме уговаривает Волошина, чтобы тот уговорил Эфрона взять отпуск и уехать к нему в Коктебель.
Цветаева давно бы уже уехала, но она боится оставлять мужа одного. По её мнению, он в каком-то «сомнительном состоянии». Что это за сомнительное состояние? Перевод в Феодосию не удался. Значит, хандра. Как всегда   усталость. Нежелание заниматься делом. Конечно, муштровать солдат   занятие не из лёгких. Но кому-то надо этим заниматься. А поскольку Эфрон не есть штабс-капитан, не есть полковник или генерал, то его прямое дело   дело прапорщика   муштровать солдат. Не хочет он муштровать солдат. К тому же в Эфроне обнаружился горячий интерес к «текущим событиям». Из-за этих «текущих событий» Эфрон, желая быть в Коктебеле, не желает уезжать из столицы. Он, так сказать, горячо переживает «текущий момент». Что там «течёт»? «Течёт» вот что!
В начале июля кадеты решили выйти из правительства. Большевики науськивают солдат на «стихийные» выступления. Полмиллиона демонстрантов   рабочих, солдат и матросов   науськанных большевиками, отправились к Таврическому дворцу с требованием передать власть в руки Советов. Демонстрация была разогнана силой. Временное правительство объявило Петроград на военном положении. Большевики Ульянов и Зиновьев убежали от ареста в Финляндию. Генерал Л.Г. Корнилов начал движение войск на Петроград 25 августа 1917 года. Л.Г. Корнилов требовал отставки Временного правительства и требовал, чтобы А. Керенский явился в Ставку. В ответ А. Керенский объявил генерала мятежником и отстранил его от должности Верховного главнокомандующего. К концу августа всё было кончено. Корнилов был остановлен. Начались аресты мятежных генералов. Корнилов в это время в Белоруссии. Оттуда в декабре он отправится на Дон, чтобы принять участие в организации Белого движения.
Первого сентября Россия была провозглашена демократической республикой. Большевики не дремали. 10 октября их главари приняли решение о вооружённом восстании. Эфрон вникает во все эти политические перипетии, горячо переживает их. Эфрон задерживает отъезд жены в Феодосию. Цветаева, между тем, хлопочет по дому, ухаживает за детьми, раздобывает пропитание, уговаривает и утешает «расслабленного» Эфрона. Как знать, может быть, если бы не это препятствие к отъезду   муж с его нытьём, судьба сложилась бы иначе. И Ирина не умерла бы. И уехали (уплыли!) бы за границу все вместе. И не было бы этих четырёх мучительных лет в советской чумной Москве. Но Провидение решило иначе. К 13 сентября Цветаева настолько измотана физически и морально (ей-то ныть некогда, на ней   весь дом!), что она принимает решение (она всегда принимает решения за себя и других). Она пишет В.Я. Эфрон, что или уедет на месяц в Феодосию с Алей к А.И. Цветаевой или уедет совсем. Совсем, это значит, возьмёт обоих детей, кормилицу с её ребёнком, кучу вещей, и   вперед. А муж, если ему угодно, пусть остаётся в Москве. Он её изрядно измотал. Зная, что Марине Ивановне тяжело, В.Я.  Эфрон предложила кормить Алю. Цветаева до того устала, что, махнув на всё рукой, оставив Алю и Ирину на попечение сестёр Эфрона и няни Любы, едет одна в Феодосию к сестре, потерявшей мужа и младшего сына. Сестра ведь тоже нуждается в утешении.
В октябре в Феодосии Цветаеву настигает весть о восстании в Москве. В Феодосии Цветаева с сестрой переживают свой первый революционный ужас. Он описан в стихотворении:
Ночь.   Норд-Ост.   Рёв солдат   рёв волн.
Разгромили винный склад.   Вдоль стен
По канавам   драгоценный поток,
И кровавая в нём пляшет луна.
Взбесившаяся чернь разгромила царские винные погреба и принялась лакать драгоценное вино, лившееся из бочек на землю. Цветаева заканчивает стихотворение строками:
А по городу    весёлый слух:
Где-то двое потонули в вине.
Страшная это была ночь! Сёстры стояли у окна, вглядываясь во тьму и вслушиваясь в отдалённый рёв пьяной толпы. А потом была дорога назад, в Москву. Двое с половиной суток   ни куска хлеба, ни глотка воды. И страшные слухи, расползавшиеся по вагону, будто бы взорван Кремль, будто бы взорваны все памятники, будто бы взорваны здания с юнкерами и офицерами, отказавшимися сдаться. В вагоне Цветаева пишет письмо Эфрону, о судьбе которого Цветаева ничего не знает. Всё, как будто страшный сон!
Эфрон, слава Богу, жив, он дома. Цветаева, не успев отдохнуть с дороги, немедленно везёт Эфрона и его друга Гольцева назад в Феодосию. Спасать. А из Феодосии   немного передохнув   она едет назад в Москву, за детьми. Активность беспримерная.
Почему они не взяли детей сразу? Цветаева хотела взять хотя бы Алю, но этому воспротивился Эфрон. Слишком было всё неопределённо. Вернувшись в Москву, Цветаева стала собираться назад в Феодосию с детьми и багажом. Но выехать из Москвы она не успела. Л. Троцкий закрыл границы между севером и югом. Началась гражданская война. Так Цветаева застряла в Москве, одна, с детьми. Она записывает в дневнике: «Судьба: то, что задумал Бог. Жизнь: то, что сделали (с нами) люди». Люди сделали безобразие! Интересно, что задумал Бог и почему не остановил это безобразие?
Пришла зима, а с нею настоящая катастрофа. 14 декабря произошла  национализация банков.
Прикиньте, любезный Читатель, что у Вас в банке лежит капитал   хороший капитал, позволяющий Вам прилично жить на проценты. И вдруг приходит чужой дядя и росчерком пера лишает Вас этого капитала, и Вы остаётесь без копейки денег. Вам не на что купить хлеба для детей. Что Вы станете делать?
Что стала делать Цветаева? То же, что и другие, лишившееся денег   продавать всё, что было ценного в доме. А поскольку она была непрактична и не знала, как приступить к делу, то давала свои драгоценности так называемым «друзьям», чтобы они их продали. И «друзья» навсегда исчезали из её жизни. Вместе с драгоценностями. Тогда она стала продавать, то, что ещё осталось, сама. Но драгоценности закончились. Наступила очередь платьев. Но и хорошая одежда тоже закончилась. Оставались отрезы ситца, которые в деревне можно было обменять на сало и пшено. Но и запасы ткани тоже закончились. Продавать стало нечего. А ведь надо было ещё обогревать комнаты. Цветаева раздобыла «буржуйку». Научилась рубить топором мебель, пилить пилой. Кончилась мебель, в ход пошли балки с чердака. Всё вместе это называлось   выживание.
Между тем Ирина подрастала. Когда Цветаева обнаружила, что ребёнок отстаёт в развитии? Очевидно тогда, когда ребёнок начинает учиться говорить, ходить, проситься на горшок. Ходить Ирина научилась. А вот говорить   нет. Она произносила отдельные слова, но в осмысленные фразы эти слова не складывала. Часами могли качаться, сидя в кроватке, повторяя бесконечно понравившуюся фразу. И проситься на горшок не научилась. Ходила под себя. И Цветаевой приходилось по несколько раз на день отмывать ребёнка.
«Голова точно пробкой заткнута»,   писала Цветаева об Ирине. Что это было? Синдром Смит   Медженис? Синдром Прадер   Вилли? Сегодня определить трудно, практически невозможно. На сто процентов можно исключить синдром Дауна. Достаточно взглянуть на фотоснимки Ирины   нормальное младенческое лицо. Вроде бы разумный взгляд. Но есть поведенческие проблемы: умственная отсталость, гиперактивность, застревание на одном и том же, нечистоплотность, жадность.
Конечно, Марину Ивановну удручало, что Ирина обнаружила признаки неполноценности. Конечно, Марина Ивановна размышляла о причинах умственной неполноценности своего второго ребёнка.  Что это могло быть? Предположить, что в этом повинна революция и лишения, вряд ли правомерно. Ирина была зачата до революции. Беременность Цветаевой протекала в благоприятных условиях. Не было недоедания, отсутствия витаминов. Но были ли успешными роды? Цветаева нигде не упоминает, были ли роды успешными или было вмешательство врачей   использование щипцов и.т.°д. Поскольку никаких сведений о протекании родов нет, то можно думать, что они были нормальными. Цветаева сделала два предположения. Одно из них   чистые эмоции. В Цветаевой говорило чувство вины. Второе предположение весьма серьёзно.
Итак, предположение первое, эмоциональное. Уже после смерти дочери Цветаева записывает в дневнике: «Ирина,   вот они, мои нарушенные законы!». Цветаева обвиняет себя. О чём это она? В эти дни Цветаева размышляет о притяжении однородных полов. Размышляет, но делает оправдательную приписку: «Мой случай не в счёт, ибо я люблю души, не считаясь с полом, уступая ему, чтобы не мешал». Конечно, нарушенные Цветаевой законы, это любовь к С. Парнок. Ребёнок был зачат вскоре после разрыва отношений с подругой. Цветаева склонна думать, что Бог наказал её за эту беззаконную любовь   наказал неполноценным ребёнком. Принимать эту версию за истину? Доказать это невозможно. И потом, неужели Бог так жесток? Если уж ему было угодно наказать «виновную», то отчего он отыгрывается на ребёнке? Ребёнок-то чем виноват? И неужели он наказывает всех, кто осмелился любить существо одного с собою пола? Нет, эта версия порождена чувством вины, но не имеет под собою прочного фундамента. Вторая версия заслуживает внимания. «Ирина была очень странным, а может быть вовсе безнадёжным ребёнком,   всё время качалась, почти не говорила,   может быть, рахит, может быть   вырождение,   не знаю. Конечно, не будь Революции 
Но   не будь Революции   ».
Рахит? Вполне возможно. Рахит провоцируется недостатком определённых витаминов. Витаминов в гражданскую войну, конечно, не хватало. Еды не хватало, что там витамины! Но при рахите поражаются внутренние органы и кости. Рахит вряд ли провоцирует умственную неполноценность. Цветаева предположила, что в умственной неполноценности Ирины виновата наследственность. А вот это вполне возможный вариант. Вспомним о происхождении С.Я. Эфрона. Его отец   еврей, и не секрет, что среди евреев  нередки генетические нарушения из-за частых случаев близко родственных браков (инцест).
Цветаева не учла ещё один вариант. Курение! Сегодня учёные доказали, что курящая мать   бедствие для плода и для родившегося младенца. Среди возможных негативных последствий   рождение младенца с недостаточным весом и умственная отсталость. Но, с другой стороны, Цветаева курила с подросткового возраста, и это никак не отразилось, ни на старшей дочери, ни на сыне. Их умственные способности были блестящими. Может быть, не повезло именно Ирине? А может быть сыграли роль оба фактора: дурная наследственность со стороны отца и курение матери? Достоверно установить сегодня истину   невозможно. Когда умственная неполноценность ребёнка обнаружилась, Цветаевой было не до установления её причин. Была гражданская война, разруха, голод, и каждый день мог оказаться последним.
Ужасно было то, Ирина была постоянно голодна. А что могла предложить ребёнку Цветаева? Сушёную воблу, которая не всегда перепадала. Гнилую картошку. Хлеба, сахара, масла   не было. Иногда перепадали казённые обеды, которые давала «добрая» советская власть. Сначала отняла сто тысяч в банке, а взамен иногда выдавала пустой супчик. Иногда сердобольная соседка приносила суп. Но у соседки были свои дети, и не могла она постоянно недокармливать собственных детей! Нянька от Цветаевой ушла. Уехала к родственникам в деревню, где пока что было сытнее, чем в городе. Прислуга ушла ещё раньше. Друзья и знакомые растворились. Каждый выживал, как мог. Им было не до Цветаевой. Цветаева осталась совершенно одна. Одна, как перст, как дуб в поле.
Позже, размышляя о своей участи, Цветаева сделала запись в дневнике: «Я так мало женщина, что ни разу мне в голову не пришло, что от голода и холода 19-го года, есть иное средство, чем продажа на рынке. Порядочная женщина   не женщина».
О чём это она? О каком средстве?   Да о проституции! Когда детям нечего было дать поесть, ей даже в голову не пришло, что можно заработать на хлеб проституцией. Вы и в этом её обвиняете, господа? Есть женщины, которым это не придёт в голову, даже если их ребёнок будет умирать от голода. Цветаева не женщина, потому что, прежде всего, человек и поэт. Человек и поэт в Цветаевой женщину перебарывали, и поэтому женщиной она себя не чувствовала. Женщина в ней была в последнюю очередь. А точнее, женщина она была тогда, когда с нею был мужчина, да и то, не со всяким мужчиной чувствуешь себя женщиной. Чаще всего рядом с мужчиной Цветаева чувствовала себя нянькой, мамкой, сестрой милосердия, психотерапевтом, выражаясь современным языком.
Чтобы добывать пропитание, продавать вещи, Цветаева должна была уходить из дома. Она брала с собой Алю. Но Ирину за собой таскать она не могла. Ирина не просилась на горшок. Как можно брать с собой такого ребёнка? Цветаева была вынуждена оставлять Ирину дома одну. Не выходить из дома Цветаева не могла. Кто бы принёс ей пропитание? И однажды, придя домой, Цветаева обнаружила, что Ирина, ползая по комнате, нашла в углу кочан сырой капусты и съела его. Прикиньте, что стало с голодным ребёнком, который съел кочан сырой капусты!  Конечно, понос, боль в животе. Да ведь от этого и умереть можно! Ирина не умерла, но, наученная горьким опытом Цветаева, стала, уходя из дома, привязывать ребёнка за ногу к кровати, или к ножке стула. А что бы сделали Вы в подобной ситуации? Когда я слышу обвинения в адрес Цветаевой, что она привязывала ребенка и уходила, я бешусь. А что, лучше было бы, чтобы Ирина в её отсутствие выпала из окна? Или съела бы что-нибудь несъедобное и умерла? Да мало ли что может случиться с ребёнком, который не понимает, что делает! Цветаева могла оставлять с нею Алю, ответствует строгий Обвинитель. Оставляла. Но Аля нужна была Цветаевой в её походах по Москве. Постоять в очереди, помочь что-то принести. Цветаевой нужен был спутник. Обвинять, осуждать   проще всего.
Поставьте себя на место этой хрупкой мужественной женщины. Зимой 1920 года Цветаева пишет своей знакомой В. Звягинцевой: «Милая Вера, я совсем потеряна, я  с т р а ш н о  живу. Вся, как автомат…». Это не преувеличение. Она действительно страшно живёт. Годами страшно живёт в беспросветной нищете, в голоде, холоде и одиночестве. Вот запись в дневнике: «Со вчерашнего дня ничего не ела   кроме стакана поддельного чая, во рту не было. В кошёлке   старые сапоги, которые несу продавать». Ах, господа Обвинители! Что у вас было во рту со вчерашнего дня? Что вы несёте продавать, чтобы купить кусок хлеба? Молчали бы вы лучше!
В том же письме к В. Звягинцевой: «…я одинокий человек   одна под небом   (ибо Аля и я   одно), мне нечего терять. Никто мне не помогает жить, у меня нет ни отца, ни матери, ни бабушек, ни дедушек, ни друзей. Я   вопиюще одна, потому   на всё вправе.   И на преступление!» На преступление Цветаева не пошла. Но человек был доведён до отчаяния. Она и о самоубийстве подумывала. Кстати, а где в это время, пока Цветаева бедствовала и голодала, были сёстры Эфрона, Вера и Лиля? Где были любящие своего брата сёстры? Почему они, не обремененные собственными семьями, не пришли на помощь племянницам и жене их брата? Но об этом чуть позже.
Зимой 1919 года Цветаевой была подана спасительная мысль. Тогда она думала, что   спасительная. Соседка сказала Цветаевой, что в открывшихся советских детских приютах детям дают хлеб, суп, кашу, мясо, шоколад, и посоветовала отдать детей   на время! – в приют. На время! Не навсегда! Пока жизнь не наладится, пока не кончится голод, организованный большевиками. Видите, как заботливы были большевики. Сначала заботливо сделали революцию и развязали гражданскую войну, в которой погибали люди, а потом заботливо открывали приюты для сирот, сиротство которых сами и породили.
Дают шоколад! Ирина сахару-то не пробовала. Цветаева уцепилась за эту спасительную мысль. Но принимали-то   сирот. И вот, наконец-то, Цветаева идёт на «преступление» перед советской властью.   Да подождите вы руки-то потирать в предвкушении!   Цветаева решила выдать дочерей за сирот, а себя за постороннюю тётку, подобравшую их на улице. Иначе детей, узнав, что у них есть мать, в приют не возьмут. Но ведь надо было ещё уговорить Алю поехать в приют. Ирину никто и не спрашивал из-за её малолетства. Алю уговорить   удалось. Чем умирать от голода дома, лучше объявиться сиротой и пожить в советском приюте, где дают даже шоколад. Интересно, какой садист пустил слух   о шоколаде? Цветаева уговаривает дочь воспринимать всё это, как игру   игру в приютских детей. Это, говорит она Але   романтическая игра, Авантюра! Цветаева собирает детей в приют. Помочь отвезти их вызвалась Лидия Александровна Тамбурер, старинный друг семьи.
Марина Ивановна напутствует Алю   есть в приюте как можно больше. «Объедай их, вовсю!»   советует Цветаева. «Их», значит большевиков, советскую власть. «Да, они враги   а я буду их объедать!»   воодушевлённо соглашается Аля. Пришла Лидия Александровна. Вышли с чёрного хода, сели в сани. Метель. Тронулись. Закутанная Ирина на коленях Тамбурер, бессмысленно повторяет: «Тюдесно сидеть!», и поёт: «Ай-ду-ду!». Приют расположен в Кунцево. Ехать далеко, мимо Поклонной горы. Приехали. Лидия Александровна объясняется с тощей приютской надзирательницей. Собственно, Тамбурер и взята на эту роль, рассказать, что дети сироты, а это   какая-то тётка. Она детей и подобрала на улице. Цветаева не умеет лгать. Она тотчас бы раскрыла себя, и дело бы провалилось. Не то, чтобы Тамбурер умеет лгать. Но постороннему человеку легче признаться, что дети   сироты, чем собственной матери. Язык бы у Цветаевой не повернулся это сказать. Пока Тамбурер ведёт переговоры с надзирательницей, Але понадобилось в туалет. Цветаева ходит с Алей по коридорам в поисках туалета. Все двери, ведущие в предполагаемые туалеты, заперты. Оказывается, надо выйти во двор и там, где-то за дровами, в снег можно сделать то, что необходимо на данный момент. Цветаеву это открытие обескураживает. Цветаева и Аля возвращаются в здание. Переговоры прошли успешно. Дети приняты. Обеденное время. Цветаева радуется за детей. Выходят с Тамбурер, садятся в сани. «Вы заметили, сколько супу подали?»   спрашивает Тамбурер Цветаеву. Она имеет в виду, что достаточно подали. «И как будто не плохой запах»,   осторожно замечает Тамбурер.
«Не плохой»   ещё не означает «хороший». Ах, напрасно не заглянули Цветаева и Тамбурер в котлы. Они обнаружили бы, что там за суп. Зинаида Гиппиус в своём дневнике нам рассказала, какой там был суп   кипячёная вода, в которой плавали редкие кусочки капусты и капли жира неизвестного происхождения. А про хлеб, кашу, мясо  и шоколад   полные бредни! Чушь! Ахинея! Вздор! Хлеб, может быть, иногда и давали. Может быть, иногда и кашу давали вместо супа. Но мясо и шоколад! Фантазии! Но Цветаева отъезжает в санях от приюта со смешанным чувством тоски (разлука с детьми!) и удовлетворения (будут сыты!).
Некоторое время Марина Ивановна спокойна. Дети, как она полагает, хорошо устроены, сыты. Много ли надо для счастья! Однажды, как бы случайно, происходит встреча с заведующей приютом, приехавшей в Лигу Спасения Детей за продуктами. Цветаева мчится домой, лихорадочно собирает гостинцы для детей: игрушечного льва, иконку, письмо, сломанный автомобиль, лейку, пустую клетку для белки. Мчится назад с узлом, боясь, что заведующая приютом уедет. Но лошадь, запряжённая в сани с соломой, стоит у здания, где расквартирована Лига Спасения. Цветаева суёт узел с гостинцами в руки приютской девочки, и разыскивает заведующую   поговорить. Аля скучает. Ирина поёт, кричит, никому не даёт покоя. «Это определённо дефективный ребёнок»,   заявляет заведующая, не подозревая, что говорит это матери Ирины. Для заведующей Марина Ивановна   посторонний человек, не имеющий отношения к этим детям. «Подхватит какое-нибудь слово, и повторяет   без конца совершенно бессмысленно. И всё качается, всё поёт»,   сокрушается заведующая. «Ест ужасно много и всегда голодна. Всё время кричит. Её надо было отдать в специальное заведение». Есть ли в то время какие-то специальные заведения для таких детей?
Что на это может ответствовать бедная мать? Она соглашается, да надо было бы отдать в специальное заведение. «А Аля чрезмерно развита»,   заявляет заведующая. «Я нарочно с ней не разговариваю, стараюсь приостановить развитие. Всё читает, пишет, такая тихенькая». Бедная  советская заведующая, бедная Настасья Сергеевна! Как нельзя двинуть вперёд развитие Ирины, так нельзя приостановить развитие Али! А Настасье Сергеевне надо чтобы дети Цветаевой были, как все   усредненные дети, дети со средними способностями. Марина Ивановна договаривается встретиться с Настасьей Сергеевной через два дня на этом же месте, чтобы заведующая отвезла её в приют встретиться с детьми. Заведующая садится в сани и уезжает.
А через два дня Цветаева узнаёт от заведующей, снова приехавшей в Лигу, что Аля заболела. Заведующая почему-то в приют Цветаеву с собой не взяла. На другой день Марина Ивановна мчится в Кунцево, где живёт Тамбурер. От Тамбурер мчится в приют. То, что она там видит   не для слабонервных людей. В комнате, где живёт Аля, множество кроватей. На каждой кровати по двое-трое детей. Многие больны. На кровати, где лежит больная Аля, лежит рядом с ней пятилетняя девочка. Она всё время делает под себя, неустанно стонет и мотает головой. Дети покрыты грязным страшным нищенским ватным одеялом. Постельного белья нет. Подушек нет. Воды нет. Водопровод испорчен. Кругом безумная грязь. Полы, как сажа. Дети не гуляют, потому что нет тёплых вещей. Лютый холод, потому что отопление испорчено. Врача нет   живёт далеко   не дозовёшься. Аля горит. Градусника нет. Время обеденное. И вот тут-то Цветаева догадывается заглянуть в тарелки: вода с листиками капусты. Это называется   суп. На второе ложка чечевицы. Хлеба нет. Где рис? Где мясо? Где шоколад? И только теперь Цветаева догадывается, что дети в приюте   голодают! Утром на завтрак дают воду с молоком и полсушки. Вечером суп без хлеба. Хлеб дают, но редко. Поев, дети плачут   хотят есть. Покормив Алю, Цветаева возвращается к Тамбурер. Рыдает. Прислуга Тамбурер подаёт ужин. Цветаева не может есть. Рассказывает Лидии Александровне, что творится в приюте. Тамбурер в ужасе. Цветаева читает письма, которые ей написала в приюте Аля.  Она пишет о своей тоске по дому, о любви к матери, о том, что Ирина, с которой она спала в одной постели, по несколько раз в ночь ходит по-большому под себя. Аля пишет, что Ирина отравляет ей жизнь, что дома у матери Аля ела лучше и наедалась больше, чем «у этих». Ирина не даёт спать. Надзирательница разорвала книгу, которую Аля читала. Останавливала развитие! Никто из детей не читает, и Аля   не читай! Аля пишет, что повесится, если мать не приедет к ней.   Одн-а-ко!
Наутро Цветаева опять идёт из Кунцево в приют   3 версты. Цветаева перекладывает Алю на свободную кровать, меняет её грязное бельё. Даёт Але кусочек сахару   подарок Тамбурер. Ирине ничего не достаётся. Но Ирина, с точки зрения Цветаевой, здорова, а Аля   больна, поэтому Але   нужнее. Между кроватями мотается Ирина в розовом грязном платье. Бросается на пол и злобно колотится головой об пол. Надзирательница советует не обращать внимания. У Али тяжело болит голова, жар. Цветаева принимает решение увезти Алю из приюта, иначе дочь здесь умрёт без врачебной помощи.
Наутро Цветаева увозит Алю из приюта. Она везёт её не домой в Борисоглебский переулок   там слишком холодно и нечем топить. По утрам в комнате 3-4 градуса тепла, если конечно это можно назвать теплом. Везёт к своей знакомой   Асе Жуковской в Мерзляковский переулок. У Аси тепло, и Ася поможет выходить Алю. Ирина остаётся в приюте. Цветаева, по её собственному выражению, вся ушла в Алину болезнь. Первостепенная задача   поставить Алю на ноги. У Али малярия, температура зашкаливает за сорок. Цветаева вызвала врача и выхаживает Алю. Ирину Цветаева твёрдо решает из приюта забрать, как только Але станет лучше. Более того, Цветаева договаривается со своей знакомой, что она привезёт Ирину. Врач советует отвезти Алю в санаторий для полного выздоровления. Цветаева в ужасе. Ей кажется, что санаторий по условиям ничуть не лучше приюта. Тем не менее, она решается, и в начале февраля 1920 года идёт в Лигу Спасения Детей на Собачьей площадке, чтобы договориться о путёвке для Али. Тут-то её и настигает ужасная новость. В Лигу в это же время приехала заведующая из приюта. Она-то и сообщила Марине Ивановне о том, что 3-го февраля Ирина умерла. Умерла без болезни, от слабости.
Почему она умерла?
Это был страшный удар, которого Цветаева никак не ожидала. Ведь Ирина, когда Марина Ивановна увозила из приюта спасать Алю, была совершенно здорова. Если это была смерть от голода, то почему все дети в приюте не умерли по той же причине? Разумеется, «суп»   вода с листиками капусты, сушка и вода с молоком, не ахти какая еда, но она поддерживала жизнь. Может быть, Ирину перестали  кормить в приюте? Может быть, решили, что дефективный ребёнок никому не нужен, что его не хватятся, что ему лучше умереть, чем возиться с ним? Может быть, она настолько надоела надзирательницам, что они тихо уморили её голодом? Мысль эта кажется чудовищной, но вполне правдоподобна, иначе как объяснить эту неожиданную смерть вполне здорового (физически) трёхлетнего ребёнка? А может быть, произошёл какой-нибудь несчастный случай? Упала с лестницы? Ушибли до смерти старшие дети? Кто в те времена стал бы проверять, от чего в приюте умер ребёнок? Кто стал бы вести следствие? Позже, размышляя о смерти Ирины, Цветаева спросит себя, от чего дочь умерла? И ответит, сама себе, что никогда не узнает. Стало быть, в версию смерти дочери от голода Марина Ивановна не очень-то верит.
Цветаева ошеломлена. Она не верит в смерть дочери. Всё происходящее кажется ей дурным сном. Она не поехала на похороны. Не поехала потому, что у Али в этот день была температура выше сорока градусов. Потерять ещё и Алю?! Это было свыше сил Цветаевой. Но вдумайтесь, какие похороны, если после смерти ребёнка уже прошло четыре дня? Наверное, на следующий день после смерти Ирину и похоронили. А, может быть, в день смерти похоронили. Кто там стал бы церемониться с «сиротой». Так что, какие похороны? В лучшем случае, если бы Цветаева смогла поехать в приют, она приехала бы к свежей могиле. Держать свои чувства в себе Цветаева не в силах. Она снова пишет письмо своей приятельнице В. Звягинцевой, той самой, которой три дня назад писала о своём бедственном положении и ужасающем одиночестве. Цветаева пишет, что в смерти Ирины виновата она сама. Виновата, потому что целиком и полностью переключила внимание на тяжелобольную Алю. Так что, очень-то не старайтесь, госпожа Толстая! Цветаева сама целиком и полностью признаёт свою «вину».
Но вины-то её, положим, никакой не было. Если уж искать виновного, то революция и виновна, господа, которая поставила человека в нечеловеческие условия существования. Много на совести революции и большевиков вот таких смертей! Цветаева настолько потрясена, что не верит в смерть Ирины. Живёт со сжатым горлом, на краю пропасти. Цветаева считает, что её наказал Бог за её собственное железное здоровье и чудовищную выносливость. Нелепое предположение, но в таком состоянии чего не придумаешь! Цветаева недоумевает, что другие женщины забывают своих детей из-за балов   любви   нарядов, и   ничего, Бог их не наказывает, не отнимает детей. А она, Цветаева, Ирину никогда не забывала, всегда о ней помнила. И не из-за стихов   праздника своей жизни!    не взяла Ирину из приюта. Цветаева уже два месяца не пишет стихов. До стихов ли ей, когда Аля при смерти и её надо спасать! Бог, если он есть, отнимает ребёнка именно в тот момент, когда Цветаева собралась забрать дочь из приюта. Или это Чёрт постарался? Почему всё так несправедливо? Почему это случилось именно с ней? Вопросы, на которые нет ответа.
Цветаева умоляет Веру Звягинцеву забрать её и Алю. Звягинцева держит квартирантов. Цветаева и просится на квартиру. Цветаева уверяет, что болезнь Али не заразна. Что кормить Алю помогут родные мужа. (А что же раньше-то не помогали?). Ведь Вы же меня любите, заклинает Цветаева. Нам неизвестно, что ответила Марине Ивановне Вера Звягинцева. Только Цветаева с Алей от Аси Жуковской вернулись в Борисоглебский переулок. Судя по дальнейшим добрым отношениям с Звягинцевой, видимо, та не отказала в помощи, но Цветаева приняла решение ехать домой.
Через некоторое время Цветаева записывает в дневнике, вспоминая Ирину, что никогда не любила её в настоящем, только в мечте. Ах, как встрепенулись господа Обвинители!
Нет, не могла Цветаева одинаково любить блистающую умом и талантами Алю и тупую, нечистоплотную, жадную Ирину. Жалеть   жалела! Если мне кто-то скажет, что можно одинаково любить двоих таких разных детей, никогда в это не поверю. Цветаева честно признаётся, что любовь к Ирине у неё бывала вспышками, когда ребёнок был здоров и весел, но любовь остывала, как только начинались проблемы, а проблемы были тяжёлыми. Цветаева понимала, что Ирина была существо   без будущего. Какое будущее может быть у дефективного ребёнка? Растительное существование. Цветаева честно признаётся, что Ирину не знала и не понимала. Как она могла пробиться к тёмной непонятной сущности этого ребёнка? Да и было ли время   пробиваться, когда каждый день надо было добывать неизвестно где и как   пропитание? Цветаева честно признаётся самой себе, что этой смерти могло бы не быть, если бы не болезнь Али и будь немного больше денег. Цветаева не знала, где могила дочери, не видела её мёртвой, поэтому смерть ей была для неё такой же ирреальной, как и жизнь. «Чудовищно?»   спрашивает Цветаева, предвидя, как её могут обвинять родные и знакомые. И отвечает: «Да, со стороны».
О, со стороны нам всё понятно и видно в чужой судьбе! Со стороны мы все знаем, как надо было поступить Цветаевой в той или иной ситуации. Чужую беду рукам разведу! Цветаева знает, что бесполезно оправдываться перед людьми. Поэтому она обращается к Богу: «Но Бог, видящий моё сердце, знает, что я не от равнодушия не поехала тогда в приют проститься с ней, а оттого, что НЕ МОГЛА». Ну, вы-то, господа Обвинители и Судьи, как вам кажется, будь на месте Цветаевой, всё бы смогли! Только вы, слава Богу, не были никогда в такой ситуации, и не дай вам быть в ней никогда!
Честная Цветаева пишет: «История Ирининой жизни и смерти: На одного маленького ребёнка в мире не хватило любви».
Мысль, что Ирину можно было спасти, долго будет преследовать Цветаеву. Душа её болела, всё время нетерпимо ныла. Но надо было жить для Али. И была надежда, что жив муж.
Цветаева пишет Эфрону письма, которые некуда отправить. Она пишет, что живёт в тупом задеревенелом ужасе, не смея надеяться, что он   жив. Пишет и о смерти Ирины. Говорит правду, какой Ирина была. Просит делать, как она сама: не помнить. Это защитная реакция. Потому что, если всё время помнить, значит, всё время терзаться. Одеревенеть, это возможность жить.
Страшно то, что забыть-то Цветаева как раз и не может! Ей постоянно снятся сны. Она видит Ирину живой. Кудрявая Ирина в розовом обхмызганном платье, улыбается. И, проснувшись, Цветаева не хочет жить. И тогда нет утешения, кроме смерти. И хорошо, что у Цветаевой есть Аля и надежда, что муж жив. Это держит её на плаву.
Чтобы понять, почему на Ирину не хватило любви, надо знать психологию Цветаевой. Она делит всех женщин на три породы: 1) светящиеся, 2) блистающие, 3) жгущие. Цветаева забыла упомянуть об ещё одной породе женщин   породе самок. Себя Цветаева относила к породе блистающих женщин. Что это значит? «Блистающая»   от слова «блеск». Цветаева считала, что всё, что она делает, должно быть сделано мало того, что на высшем уровне, но и с блеском. Блеск ума! Блеск таланта! Это   прежде всего! Но ведь всё, что она делает в сфере интеллекта и творчества отмечено особым блеском   блеском гениальности. И она знает о своей гениальности. Знает приблизительно с семнадцати-восемнадцати лет. И права! Вся история жизни и творчества Цветаевой   убедительное доказательство её правоты. Она   гений! Блистательный гений! Таких в столетие рождается один-два, не больше. Два в столетие это уже исключение. Так вот, Цветаева искренне считает, что блеск ума и гениальности должен распространяться не только на творчество, но на всё, что исходит от неё. Следовательно, и на производимых ею детей.
Аля, гордость Цветаевой, в нежном возрасте обещает так много! Проблески гениальности видит Цветаева в своём ребёнке. Это вундеркинд! Цветаева считает, что это   в порядке вещей. От гениальной матери должны рождаться гениальные дети. Цветаева сумасшедшая мать не только потому, что она любит Алю. Она любит Алю, прежде всего, за красоту, врождённый аристократизм, ум и талант. Но когда Аля, подрастая, обнаруживает свою обыкновенность   вундеркиндство нередко имеет свойство заканчиваться, когда заканчивается детство   Цветаева в недоумении отшатывается. Обыкновенного ребёнка она любить не может. То есть, она, конечно, любит Алю, заботится о ней, но именно тогда, когда обнаруживается обыкновенность Али, между матерью и дочерью проляжет узкая трещина, которая будет с годами становиться шире и шире. Но пока она ещё не пролегла, пока Аля   надежда и гордость Цветаевой, обнаруживается умственная неполноценность второй дочери Ирины. Это открытие, надо полагать, было мощным ударом по самолюбию Цветаевой. У неё, такой блистательной, гениальной женщины рождается неполноценный ребёнок!
Есть женщины, относящиеся к породе самок, которые любят любое своё произведение, будь оно полноценным или неполноценным. Эти женщины любят своё чадо даже тогда, когда, вырастая, оно становится чудовищем: убийцей, или сексуальным маньяком, или садистом. Примеров тому немало. Эти женщины всегда найдут оправдание своему чаду. В некоторых случаях, они идут навстречу преступным намерениям и желаниям своих детей. Но это   крайний случай. Обыкновенность или неполноценность ребёнка для таких женщин значения не имеет. Они любят, не рассуждая.
Цветаева любит всё красивое, необыкновенное, блистательное, умное, гениальное. Но она не способна любить: обыкновенное, серое, ординарное, усредненное. И тем более она не способна любить неполноценное, убогое, уродливое. (А что, есть кто-то, кто это любит?) Обвинять её в этом? Судить её? Это всё равно, что судить реку за то, что она течёт на север, а не на юг. Это всё равно, что судить тучу за то, что она проливает дождь. Это всё равно, что судить ветер за то, что веет, где хочет. Цветаева есть то, что она есть. Цветаева, если угодно, уникальное и дивное явление природы. И не надо требовать от Цветаевой, чтобы она во всём была, как все. Если Цветаева будет, как все, у нас не будет Цветаевой.
Через год после смерти Ирины Цветаева написала М. Волошину в Коктебель. Есть в этом письме упоминание и об Ирине и о сёстрах Эфрона: «Лиля и Вера в Москве, служат, здоровы, я с ними давно разошлась из-за их нечеловеческого отношения к детям,   дали Ирине умереть с голоду в приюте под предлогом ненависти ко мне. Это   достоверность. Слишком много свидетелей».
Когда Эфрон нашёлся в Праге и Цветаева и Аля уже выехали к нему, Е.Я. Эфрон написала брату в январе 1923 года: «От Марины ты уже вероятно знаешь, что мы с ней разошлись. Когда я с нею встречаюсь, то всегда очаровываюсь и осуждать не могу, но того, что было, уже никогда не будет, наши отношения раскололись навеки». И, замечу, это   всё. Ничего об Ирине. Ничего о том, что послужило причиной разрыва.
Так что же, всё-таки, случилось? В этом же письме Е.Я. Эфрон сообщает брату, что позапрошлую зиму уехала в провинцию. От голода сделалась актрисой. Уехала не одна, а с художницей М.М.  Нахман, той самой, которая когда-то написала портрет Эфрона. Провинция   село Долоссы Витебской губернии. В Народном доме этого села Е.Я. Эфрон предполагала организовать самодеятельный театр. М.М.Нахман должна была эти спектакли оформлять. 9 июня 1920 года М.М. Нахман написала из села в Москву своей подруге Ю.Л. Оболенской письмо, в котором рассказывала о жизни и деятельности в селе Долоссы. Из письма явствует, что работается обеим женщинам трудно, «к Лиле отношение ужасное». А вот почему ужасное, дальше объясняется: «Жалуются на её болезненность (не веря ей), на её характер, что она отталкивает людей, что слишком мало постановок. Всё это несправедливо, хотя при большей сдержанности с её стороны было бы много лучше». Это письмо нам важно вот почему: у Е.Я. Эфрон, и Магда Нахман об этом свидетельствует, характер был не сахар. Главное здесь   несдержанность Елизаветы Яковлевны, которая портила и без того непростые отношения с сельской администрацией.
Итак, зимой 1920 года, когда умерла Ирина, Елизаветы Яковлевны в Москве не было. Из письма Елизаветы Яковлевны к брату в Прагу выясняется следующая картина. Лето 1918 года Ирина провела с тёткой в деревне Быково. (Кстати, когда ещё был жив отец Яков Константинович Эфрон, в этой деревне он снимал дачу для домочадцев). Так что, по старой памяти тянет Елизавету Яковлевну в знакомые места. Елизавета Яковлевна пишет о своих житейских трудностях, и, между делом, вставляет следующие фразы: «Она стала как бы моей дочкой», «…я упивалась её присутствием, её жизнью, её развитием», «Моей мечтой было взять её совсем и растить».
Стоп! Что это за покушение на чужого ребёнка, пусть даже этот ребёнок   племянница! Мечты Елизаветы Яковлевны, очевидно, стали известны Марине Ивановне. Или она догадалась о них. За лето Елизавета Яковлевна написала Марине Ивановне три письма с просьбой оставить Ирину у неё на зиму. Елизавете Яковлевне предложили место сельской учительницы, и она намеревалась ехать в глушь, но только с ребёнком: «Уезжать в глушь одной я была не в силах. Ирина бы заполнила всю мою жизнь».
К осени приехала Марина Ивановна и забрала дочь. Объяснила, что теперь в Москву привозят молоко и оставлять Ирину в деревне нет нужды.
Безусловно, Елизавета Яковлевна помогла Марине Ивановне летом 1918 года. Не вызывает сомнений также и то, что Елизавета Яковлевна сильно привязалась к ребёнку. Своей семьи, своих детей у неё не было. Ей в 1918 году 33 года и, видимо, никаких надежд на создание своей семьи у неё нет. Или она по каким-то причинам не хочет её создавать. Её чувства к племяннице понятны и объяснимы. Однако не вполне понятны притязания Елизаветы Яковлевны на ребёнка, которого она хочет в собственность при живой матери. У Елизаветы Яковлевны есть козырь: её система воспитания лучше, чем у Марины Ивановны. Чем лучше   не объясняется. То есть, всё объяснение построено на эмоциях. Не нравится Елизавете Яковлевне, как Цветаева воспитывает детей, и точка. Несомненно, Цветаеву встревожили притязания сестры мужа на ребёнка. Одно дело, взять на время и помочь. Другое дело, взять навсегда. Цветаева приезжает и забирает ребёнка к большому неудовольствию Елизаветы Яковлевны. А, между тем, как выясняется, у Елизаветы Яковлевны материальное положение не было столь хорошим, чтобы брать на воспитание Ирину. Елизавета Яковлевна сама признаётся, что три месяца не видала кусочка хлеба, и когда находила обглоданные хозяйской девочкой хлебные корки, съедала их. Марина Ивановна присылала Елизавете Яковлевне деньги на молоко для Ирины, крупу, и просила приучать ребёнка к картофелю, потому что крупу в Москве нельзя достать, а картофель можно. Цветаева принципиально не хотела, чтобы Елизавета Яковлевна тратила на Ирину «хотя бы копейку». Больше того, Цветаева обещает платить за комнату, если Ирина останется с Елизаветой Яковлевной ещё на какое-то время. Таким образом, летом 1918 года Цветаева содержала своего ребёнка, жившего у своей тётки.
В том, что Цветаева приехала и забрала Ирину, нет ничего удивительного. Любая нормальная мать поступила бы точно так же. С какой стати будет она дарить своё дитя, пусть любящей, но тётке! К тому же Цветаева объясняла в письме, что ей трудно жить сразу на два дома. Денег было в обрез.
К сожалению, я вынуждена сказать, что при всей любви Елизаветы Яковлевны к ребёнку, в её притязаниях на него, как к собственности, слышится нотка потребительского отношения. Рассуждения примерно таковы: я одна, мне тоскливо одной, я поехала бы в глушь сельской учительницей, но без ребёнка не поеду, иначе, чем я заполню свою жизнь. Мне плохо, мне тоскливо, я должна иметь смысл моей жизни. Ирина, как средство от одиночества Елизаветы Яковлевны и как средство от её тоски. Наверное, применяется и такое соображение: Марина   не одна, у неё есть Аля, Марине трудно прокормить второго ребёнка, поэтому пусть Ирина будет со мной и будет моей. Есть и ещё одна причина. Нельзя о ней не сказать. Согласись Цветаева отдать ребёнка в дочери   тётке, у той сложилась бы иллюзия: это ребёнок любимого брата   и её! Принимая во внимание неординарную любовь Е. Эфрон к брату, вполне объяснимое желание   присвоить ребёнка.
И вот, когда Марина Ивановна забрала Ирину, Елизавета Яковлевна принимает решение   больше никогда Ирину не брать, потому что Елизавета Яковлевна «была в звериной тоске», и целых три дня «не заходила в комнату, где стояла пустая кроватка».
Весь ужас в том, что Елизавета Яковлевна не хочет помогать Марине Ивановне бескорыстно. То есть, она помогает, но за эту помощь хочет получить с Марины Ивановны по полной программе   всего ребёнка в собственность! Какая же нормальная мать на это согласится? А если не отдаст в собственность, то и помогать больше не стоит! Это, миль пардон, похоже на шантаж. Не отдашь ребёнка, помощи больше не получишь! И снова на первом месте: «я хочу», «мне надо», «мне тоскливо», «я себя хотела защитить от боли». Всё для себя, любимой! Правда, к чести Елизаветы Яковлевны надо признать, что своё решение она в 1923 году признала ошибочным. Но слишком поздно приходит к нам осознание своих ошибок!
А что Вера Яковлевна? Вера Яковлевна была в этот период больна. Кстати, Вера Яковлевна снимала квартиру вместе с Асей Жуковской, племянницей поэта А.К. Герцык, и ещё двумя дамами. Именно на эту квартиру и привезла Цветаева из приюта Алю. Именно к Вере Яковлевне привела Ирину Цветаева зимой 1918 года, когда у неё ушла прислуга, и ей стало трудно справляться одной со всем хозяйством. Вера Яковлевна была для Цветаевой безопаснее Елизаветы Яковлевны, поскольку она не имела притязаний на ребёнка. Цветаева знала, что Вера Яковлевна больна, но не знала, насколько сильно. Елизавета Яковлевна, зная, что Вера Яковлевна, больна, решила облегчить её участь, пришла (она жила отдельно) и увела Ирину к себе. Надо полагать, без согласия на то Марины Ивановны, которую никто и не спрашивал. Но квартирная хозяйка воспротивилась тому, чтобы ребёнок ночевал у Елизаветы Яковлевны. Поэтому вечерами Елизавета Яковлевна приводила Ирину на квартиру, где жила Вера Яковлевна, и ночевала с ней у сестры. И опять звучит мотив боли: «Я взяла Ирину к себе, с отчаянной болью, так как девочка всё потеряла, что имела, и опять я не могла отделаться  от своей любви к ней». Значит, пыталась от любви к Ирине «отделаться», как будто речь идёт о котёнке. Можно любить, когда мне это выгодно, а можно попытаться от любви отделаться, когда это не выгодно. От любви отделаться не удалось, и данное себе обещание, не брать Ирину, Елизавета Яковлевна не выполнила. Что потеряла Ирина, что имела у тётки? Ну, разумеется, всё, что такими усилиями вложила в неё тётка. По её словам, когда Ирина жила у неё в Быково, она и разговаривала, и бегала, и была полненькой.
Раздражение Елизаветы Яковлевны против Цветаевой нарастало. Порождено оно было, по всей вероятности, отказом Цветаевой отдать ребёнка совсем. Когда Цветаева пришла навестить Ирину, Елизавета Яковлевна выпустила раздражение наружу. Она сама признаётся, что говорила очень резко, грубо и очень раздражённо. Итак, какие претензии выдвинула Елизавета Яковлевна Цветаевой?
Первая претензия: оскорбительное отношение к Вере.
Но почему   оскорбительное, если Цветаева не знала, настолько Вера Яковлевна больна, что признавала и сама Елизавета Яковлевна? Другое дело, что Елизавету Яковлевну оскорбляет, что в этот раз Цветаева предпочла привести Ирину не к ней, а к сестре. Елизавета Яковлевна понимает, что Цветаева стала её опасаться.
Претензия вторая: Цветаева не подпускает родных тёток к детям, хочет оградить их от детей китайской стеной, видеть детей не позволяет и не считается с тёткиными чувствами.
Эта претензия чудовищно несправедлива. Разве не жила Ирина лето 1918 года у Елизаветы Яковлевны? Разве не привела сама Ирину к Вере Яковлевне? Разве это называется   не подпускать детей? Оградить их китайской стеной? Не позволяет видеть? Полная ахинея раздражённой женщины, которой отказали, и теперь она несёт Бог весть что!
И с чувствами, что значит, не считается? Как это   считаться с чувствами? Отдать ребёнка по первому требованию тётки на тех основаниях, что она его любит и ей больно, когда его забирает родная мать? Но ведь и это   тоже полная ахинея!
А дальше Елизавета Яковлевна произносит то, чего вообще-то не должна была произносить: что не хочет любить Ирину и привыкать к ней. Как будто можно себе приказать: любить, или не любить.
Позиция Веры Яковлевны в этом вопросе не ясна. Либо она целиком и полностью на стороне сестры, либо она так больна, что ей   всё равно. Кстати, позже выяснилось, что врачи в отношении её здоровья ошибались и напрасно предсказывали ей скорую кончину. Болезнь оказалась не опасной. Вера Яковлевна ещё выйдет замуж и родит сына.
Нам не известна реакция Марины Ивановны на все эти раздражённые претензии и на грубый тон. Однако, зная характер Марины Ивановны, следует предположить, что ни словечка она не забудет. Следует предположить, что грубостью на грубость Цветаева не ответила. Следует предположить, что её реакция была высокомерной и сдержанной. Если бы она могла, она тотчас бы забрала Ирину, но почему-то она не могла сделать это сразу. Может быть, дома было чересчур холодно, и нечем было натопить. Может быть, не было в этот момент достаточно еды. Может быть, Цветаевой позарез нужно было отлучаться из дома, а сидеть с Ириной было некому. Так или иначе, Ирина остаётся на попечении Веры Яковлевны и Елизаветы Яковлевны ещё несколько дней.
А дальше происходит вот что. Сестрицы звонят Цветаевой домой, обнаруживают, что прислуга дома (не то старая вернулась, не то удалось новую нанять), быстренько одевают Ирину и ведут в Борисоглебский. Выглядит это примерно так: на тебе назад твоего ребёнка и  на нас больше не рассчитывай, раз ты такая!
Цветаева обиделась?   Нет, оскорбилась! А вы бы, не оскорбились?
Вот тогда-то и возникла фраза: «Вышвырнули моего ребенка в мороз, на улицу…». Преувеличение, конечно. Не на мороз, не на улицу, но   выставили! Справляйся, мол, сама, как знаешь!
На следующую зиму Елизавета Яковлевна, как выше упоминалось, уехала с М.М. Нахман в село Долоссы Витебской области. «Я решила взять Ирину»,    пишет Елизавета Яковлевна брату в Прагу. Что значит   решила? А решила ли Цветаева отдавать Ирину? Об этом речи нет. После того, как сестры Эфрон демонстративно привели девочку домой, фактически отказавшись больше помогать Цветаевой, вряд ли отношения между Цветаевой и сёстрами Эфрон хороши. Скорее всего   не хороши. Нет больше никаких отношений. Теперь Елизавета Яковлевна, перечёркивая собственную решимость больше Ирину не брать, пишет, что хотела Ирину взять к себе. Не является ли эта фраза в письме к брату попыткой самооправдания? Мол, хотела, но не успела. Почему тянула, если хотела? Не было комнаты. Потом комнату дали, и, по словам Елизаветы Яковлевны, она написала Вере, чтобы та привезла Ирину. Почему   Вере? Почему не Марине Ивановне? Разве Вера распоряжалась, везти Ирину или не везти? Или Вера должна была передать просьбу Елизаветы Яковлевны   Цветаевой. Но имя Марины Ивановны здесь как-то странно выпадает, будто бы не она   мать, решающая, где будет жить её ребёнок в данный момент. Вера и Ася  Жуковская отписали Елизавете Яковлевне, что она с её намерениями опоздала, что Ирина умерла в приюте. Причём Ася Жуковская описала, что умирала Ирина долго и, совсем одна. Как могла Ася Жуковская описать смерть Ирины, если даже сама Цветаева не знала, как именно это произошло? По словам Елизаветы Яковлевны, перед отъездом в Долоссы, она, якобы, договорилась с какой-то Тусей устроить Ирину в детском саду, где кормили порядочно, и Ирина могла бы быть под присмотром этой самой Туси. Ну, как «порядочно» кормили в детских советских учреждениях в то время, мы уже знаем. Туся, вероятно, и явилась к Цветаевой с предложением от Елизаветы Яковлевны, но реакция Марины Ивановны на подобное предложение была предсказуема. Ничего не хотела она больше от сестёр Эфрон. Раз сказали, справляться самой, раз отказали в помощи, то, что теперь-то предлагать? Сама, так сама! И Цветаева отдала девочек в приют. Что из этого вышло, мы уже знаем.
Когда Цветаева приехала в Прагу и рассказала Эфрону обо всём, он поверил ей. Потрясённый, он пишет старшей сестре Анне Яковлевне: «То, что я узнал   было чудовищно, так чудовищно, что связать с Лилей и Верой узнанное, мне было не только трудно, а просто невозможно. Когда я думаю о происшедшем, то появляется туман, сумбур, чувство нелепости. Приходится отвлечённо строить своё решение, но чувство молчит». Кстати, о чувствах. Эфрон безумно любит сестёр. Он пишет Анне Яковлевне специально, чтобы услышать версию о происшедшем Елизаветы Яковлевны и Веры Яковлевны. Он хочет восстановить отношения с ними. Следовательно, он не верит жене. Не считает её версию единственно возможной. А, между тем, Цветаева ничего не исказила. Ну, разве только маленькое преувеличение насчёт того, что – вышвырнули на улицу в мороз. Поэт! Что с неё возьмёшь! Но Цветаева так это воспринимала. Эмоционально!
И Эфрон дождался письма от Елизаветы Яковлевны. И немедленно восстановил отношения с сёстрами. Объяснение Елизаветы Яковлевны его вполне удовлетворило. В коротеньком письме от 3 октября он просит считать, что письма к Нюте (А.Я.Эфрон) не было. Что этим всё сказано. Вся эта переписка происходит за спиной Цветаевой. Что всё это значит? Это значит, что, какой бы ни была роль его сестёр в этом деле, он их не винит. Анализировать и делать выводы   он не желает. Ему достаточно получить объяснительное письмо, и довольно об этом. Восстановив отношения с сестрами, Эфрон вполне доволен. И волки сыты, и овцы целы! Конечно, он поверил сёстрам. И никого не винит. Эфрон добавляет фразу, которая делает ему честь: «Не мне, да и вообще «не человекам»  быть судьями в происшедшем». И в этом он прав.
Но возвратимся к госпоже Толстой. Кстати, у неё есть «напарница»   Дуня Смирнова, которая Татьяну Толстую поддерживает в её ненависти к Цветаевой. Правда, подтявкивание из подворотни занятие малопочтенное, но, очевидно, Дуню устраивает. Обе дамы так ополчились на Цветаеву, что пригласили на передачу известную петербургскую писательницу Ирму Кудрову, чтобы поизмываться над великим русским поэтом. Ирма Кудрова написала немало прекрасных книг о Цветаевой, но она   петербургского воспитания интеллигент, так что замысел Татьяны Толстой был понятен, и отчасти удался. Как ни пыталась Ирма Викторовна отвлечь внимание обеих ведущих от бабских тем и бабского их обсуждения, те наседали, как бульдозеры. Тонкое воспитание их не обременяло. Дуня Смирнова в своём рвении угодить Толстой так зарвалась, что назвала письма Цветаевой к Пастернаку   позорными. Какое непередаваемое выражение лица было у Дуни, когда Кудрова, крайне удивившись, спросила, да отчего же  позорные? Дуня смешалась, не знала, что отвечать, но слово она уже уронила, и она только повторила   позорные! Вот тут-то совершился позор Дуни Смирновой! И она не могла этого не почувствовать. Кстати, кое-кто после этой передачи побежал читать письма Цветаевой к Пастернаку. Разумеется, ничего позорного не нашёл. Нашёл глубокие мысли и прекрасный стиль.
Итак, Дуня Смирнова не смогла объяснить Кудровой, в чём она обнаружила позор этих писем. Тут подоспел конец передачи, и Дуня была спасена от окончательного провала. Так уж сразу и покончим с Дуней Смирновой. Её роль во всей этой истории второстепенная. Скажу, имя Цветаевой останется в истории русской культуры и литературы   навеки. А вот имя Дуни Смирновой забудут через неделю после того, как она перестанет мелькать на экране телевизоров. И написанные ею сценарии   не спасут. Кто только нынче не пишет сценарии!
Зададимся вопросом, откуда у Татьяны Толстой столько злобы и ненависти к Цветаевой? И ответим на этот вопрос.
Во-первых, пошлая зависть. Это касается и Дуни Смирновой. На одной чаше весов эссе и сомнительной актуальности роман «Кысь» Татьяны Толстой   советской писательницы по определению, а на другой   гениальная поэзия, великолепная проза, талантливая драматургия, и глубокие философские письма русского гения   Марины Цветаевой. Чаша весов с произведениями Татьяны Толстой и пяти граммов не потянет против наследия Цветаевой. В воздухе висит чаша с произведениями Толстой. Как тут не обозлиться! Завтра прекратятся телешоу с участием советской писательницы, и   что?! Большая часть телезрителей   забудет. Ну, кое-кто будет почитывать рассказы и очерки. Ну, скажут:   Занятно! Ну, скажут:   Умная и злая тётка! Но не скажут то, что умной и злой Толстой   хочется. Никогда! Хоть на левую сторону вывернись!
Во-вторых, месть! Да, месть! Месть – Цветаевой! Генетическая память и генетическая ненависть! Вспомним, кто были дедушки Татьяны Толстой. Дед по линии матери   известный литературный переводчик Михаил Лозинский. Дед по линии отца   Алексей Николаевич Толстой, советский писатель. Вот Алексей Толстой нам-то и интересен. Все знают, что Алексей Толстой в 1918 году покинул Россию, ибо враждебно отнёсся к октябрьскому перевороту. Все знают, что в 1922 году Алексей Толстой опубликовал «Открытое письмо Н.В.°Чайковскому», в котором признаёт советскую власть единственной силой, способной спасти Россию. С программой «укрепления нашей великодержавности» Алексей Толстой вернулся из эмиграции в 1923 году.
Все знают, что Алексей Толстой был обласкан Сталиным. Писатель, в числе других таких же,   обласканных   подписывал нужные Сталину письма. В них были требования смерти «изменников, шпионов и убийц» и.т.°п. Всем известно, что Алексей Толстой получил, помимо других премий, три Сталинских премии, был усыпан почестями за то, что прославлял «мудрого Сталина». На Малой Никитской у писателя был дом, ему были предоставлены две автомашины: одна ЦК партии, другая   ленинградским Советом, в посёлке Барвиха у него была роскошная дача, где собиралось множество гостей   известные в те времена люди. Словом, всем известно, что Алексей Толстой жил при Сталине, как у Христа за пазухой. Это я к тому веду, что Цветаеву, к примеру, затравили и погубили, ибо Цветаева никогда не была литературной проституткой. Она никогда не продавала своё перо даже за кусок хлеба. Она всегда была внутренне свободным человеком и писала не то, что от неё хотели и ожидали власть имущие, а то, что хотела она сама. И, к слову сказать, благоденствующий Алексей Толстой палец о палец не ударил, когда Цветаева металась по Москве в поисках жилья и работы. Вот, почему палец о палец не ударил, об этом   особый разговор.
Писательница Татьяна Толстая тоже оказалась обласканной советской властью. А почему советской власти было не обласкать потомка «советского графа»? Против советской власти Татьяна Толстая не выступала, ничего предосудительного против неё не писала. Есть такие творцы литературы и искусства, кто уживётся при любой власти. Но вернёмся к идее мести.
Мало кто знает, что 3 июня 1922 года Цветаева написала открытое письмо Алексею Толстому и письмо это   возмущённое. Оно опубликовано в берлинской газете «Голос России» 7 июня 1922 года. Дело в том, что Алексей Толстой в редактируемом им «Литературном приложении» к берлинской газете «Накануне» опубликовал частное письмо к нему Корнея Чуковского, содержание которого представляло собою политический донос на некоторых русских литературных деятелей, группировавшихся вокруг «Дома Искусств» в Петрограде. Чуковский писал Алексею Толстому о недовольстве этих литературных деятелей советской властью и перечислял имена тех, кто именно ворчал и выражал недовольство вслух. Повторяю, это было частное письмо. Алексей Толстой в следующем номере «Литературного приложения» Толстой поместил редакционную заметку, в которой признался, что напечатал письмо Чуковского, не спрашивая последнего, можно печатать письмо или нет. Другими словами, это была двойная подлость: Толстой подставил Чуковского и тех писателей, о которых писал Чуковский. Именно подлость и возмутила Марину Цветаеву. Она пишет: «Если Вы оглашаете эти строки по дружбе к Чуковскому (просьбе его) – то поступок Чуковского ясен: не может  же он не знать, что «Накануне» продаётся на всех углах Москвы и Петербурга!   Менее ясны вы, выворачивающий такую помойную яму. Так служить   подводить. <…> Или Вы на самом деле трёхлетний ребёнок, не подозревающий ни о существовании в России Г. П. У. (вчерашнее Ч. К.), ни о зависимости всех советских граждан от этого Г. П. У., ни о закрытии «Летописи Дома Литераторов», ни о многом, многом, многом другом… <…> Алексей Николаевич, есть над личными дружбами, частными письмами, литературными тщеславиями   круговая порука ремесла, круговая порука человечности.
За 5 минут до моего отъезда из России (11-го мая сего года) ко мне подходит человек: коммунист, шапочно-знакомый, знавший меня только по стихам.   «С вами в вагоне едет чекист. Не говорите лишнего».
Жму руку ему и не жму руки Вам».
Цветаева ещё не знала, что Алексей Толстой намерен уехать в Советскую Россию. Он готовил почву. А для этого все средства, с его точки зрения, были хороши. Даже донос.
Цветаева права, иногда лучше пожать руку идейному врагу, сделавшего для тебя доброе дело, чем пожать руку коллеге, совершившему подлость по отношению к своим же людям.
Татьяна Толстая, мёртвой хваткой вцепившаяся в идею   «Цветаева   никудышная мать, и поэтому…», мстит великому человеку за дедушку, которому Цветаева не пожелала пожать руку, посчитав его поступки   подлыми. Чего добивается Татьяна Толстая? Сформировать общественное мнение относительно Цветаевой-человека, да так, чтобы это общественное мнение предало бы анафеме имя Цветаевой?   Не будет этого! Есть высшая правда о наших поступках, но эту высшую правду Татьяна Толстая в упор видеть не хочет. Она не хочет видеть страданий одинокой женщины, брошенной в пасть гражданской войны! Она не хочет слышать отчаяния и слёз одинокой женщины, потерявшей ребёнка из-за рокового стечения обстоятельств! А ведь Татьяна Толстая читала дневники Цветаевой. Не могла не читать, если собралась говорить о ней. А, впрочем, может, и не читала. Зачем, если цель и так ясна. Месть! Месть за дедушку!
А ведь самое время для любящей внучки замаливать грехи дедушки, а не расточать силы по пустякам. Самое время   покаяться и за себя и за того парня. Самое время заметить в своём глазу   бревно.
Плохое это телешоу «Школа  з л о с л о в и я»!
Сидят две тётки, воображающие себя безгрешными, самыми умными, самыми-самыми, сидят и по-бабски перемывают косточки ближним, и им даже в голову не приходит, что зависть и злоба суть смертные грехи, за которые придётся отвечать перед Богом

2010, Горловка