Когда в октябре из Москвы удирали
Борцы за рабочий народ,
И граждане в страхе не знали, где Сталин,
И знали, что враг у ворот,
Тогда, в октябре беспросветном и зябком,
Не веря студеной молве,
Моя до войны боязливая бабка
Решила остаться в Москве.
Раз муж не отпущен, раз муж не воюет,
Раз муж нужен здесь и сейчас,
Ей с дочерью нету пути в Чусовую,
Она не поедет в Миасс.
Раз в эту тревожную смутную пору
Заводу без мужа никак,
Смешны ей угрозы, скучны уговоры,
Зря бьется о скатерть кулак.
Решив, что бессмысленно дальше браниться,
Коль смысл бабьей дурью побит,
В бескрайнем подвале на Малой Никитской
Мой дед обустраивал быт.
В шести этажах от привычного мира,
Который стал скуден и зол,
Тряпичная занавесь вместо квартиры,
За ней раскладушка и стол.
Еще со второй половины июля,
Предчувствуя бомбовый вал,
Сирены унылую песню тянули,
И люди спешили в подвал.
А дед мой на крыше с привратником вместе
Все ждал посреди темноты,
Когда, наконец, в лучевых перекрестьях
Замрут самолетов кресты.
В глухой колоннаде под темным пролетом
Невидная дверь, а за ней
Укромное место на случай налетов,
И, может, чего пострашней…
Дед бабку пристроил в контору завода
(Потратив немало труда),
Но сам что ни день испарялся с работы,
И бабка не знала, куда.
Не знала, что стал он частичкою плана,
Что партией он отряжен
Учиться по звуку стрелять из нагана
И бить под лопатку ножом.
Что в пыльных подвалах забытых лабазов
И в склепах соборов пустых
Он ищет, спеша, потаенные лазы
И прячет оружие в них.
Столица держалась. А ранней весною
Турнули врага от ворот,
И Сталин остался за красной стеною,
И дед мой возглавил завод.
В июне закончилась эра подвалов,
Закончился мрачный постой.
И бабушка с мамой моей годовалой
Вернулась к себе на шестой.