Памяти Андрея Вознесенского

Геннадий Кучер
     Это долгая история - длиною почти в две жизни...
    
     Первым пришло удивление.

     Из серых будней, из шагающих колонн в костюмах Москвошвеи и линялых галстуков, на каком-то вечере поэзии промелькнуло шагаловским васильком мальчишеское лицо с укрывающим горло шейным платком с ярким заморским рисунком.

     Затем, в открывающуюся дверь русской культуры отголосками долетело, что когда-то Борис Леонидович Пастернак у себя дома принял четырнадцатилетнего подростка из предыдущего - для меня - поколения и напутствовал его.
    И, возмужав, молодой человек не забыл этой дружбы, не предал, не замолчал, но укрыл огонь пастернаковской свечи своими ладонями от резких, леденящих криков Никиты Хрущёва: "Теперь уже не оттепель, и не заморозки - а морозы..."
     И от саднящего чувства мальчишеской зависти к смелости и бесшабашности одного против толпы - потянулся к нему: расти!..

    Окончательно, увидев кадры кинохроники его выступления в Политехническом, где он - чёрным восклицательным знаком на белом листе сцены, с голосом, завораживающим сражающихся с обеих сторон баррикад, плывёт над полыньёй зала и срывает овации, стал искать руку друга...

    Как он мог не стать другом - поэт, позвавший стадионы не за зрелищем, а ради освобождённого дыхания и божественного яда вкусивших стихи!

    Я стал дружить с ним, выстаивая безумные очереди в книжных магазинах за сборниками его стихотворений. Имена сборников звучали поэтически оглушающе: "Тень звука", "Выпусти птицу", "Дубовый лист виолончельный", "Витражных дел мастер", "Соблазн", "Прорабы духа"...

    Я радовался его знакомствам, открывая для себя Сартра и Хайдеггера, дружил вместе с ним - и через него - с Артуром Миллером.

    В фехтовальном противостоянии с его одногодком Евгением Евтушенко всегда подставлял плечо. От него, идя вспять, открыл поэзию Маяковского, Хлебникова, Кирсанова. На творческих вечерах Ахмадулиной и Аксёнова простаивал у сцены, чтобы почувствовать тепло домашних встреч его окружения.

    Внимательно всматривался в портрет Зои Богуславской. Может быть, в ней он нашёл спасение от несовершенства мира?..

    Его долгие многочасовые прогулки в Переделкино, из которых он всегда возвращался с лукошком, полным стихотворений, открыли мне Комарово, где годами творческая свобода перемешивалась с хвойным воздухом, бросили меня в водовороты набережных Ленинграда, где балтийский ветер наигрывал на граните музыку современности - ностальгию по настоящему...

    Как многому он научил!

    Отношению к власти, которая приходит... и приходит.

    Принятию жизни, в которой не только рождаться и умирать больно, но и жить - оголённо-радостно...

    Смертельному ознобу при рождении стихов, которые с годами не становятся лучше, но меняются с тобой, как старые фотографии. Стихам ведь свойственно сбываться! 
 
    Глубине поэтического слова...
    Графическое стихотворение "Мать" ("матьматьма тьматьма...") открыло бездну русского языка: от многослойности смыслов, когда даже в сказке можно зашифровать любое послание, через звёздное небо ассоциаций к парению по светлой полоске творческого поиска над пустотой утреннего провала...

    Научил, что жизнь - не копилка разбитых сердец, и утраченное доверие возвращается гибельным прищуром ночного одиночества подворотни...

    Научил, что любви достойны не только самые красивые женщины.

    Научил оберегать доверчивую душу не стихотворными строчками (они сами болезнь, и редко когда - дорога к храму), но расправленными крыльями за спиной и полётом над одной долгой-долгой дорогой, на которой теряются следы твоих попутчиков и даже друзей.

    Дал сил выжить в сумрачной зоне, куда рано или поздно попадает каждый.
    Был вечер - вечер прощания со страной на год, вечер прощения любимой, но предавшей - навсегда...
    Невыносимо...
    Но из открытого окна в доме напротив с пластинки прорывались слова:
    "Ты меня на рассвете разбудишь,
     Проводить необутая выйдешь.
     Ты меня никогда не забудешь.
     Ты меня никогда не увидишь.
     Эту воду в мурашках простуды,
     Это Адмиралтейство и Биржу..."
   - и ты начинал дышать, а затем и жить...

    Но два моих вопроса так и повисли в опустевшем пространстве:
    Как долго птица Додо может смеяться лицом к звёздам в окружении приземистых жаб? И можно ли просто дружить с женщиной?

    А если совсем серьёзно, как Вам Там, Андрей Андреевич?
    Там много достойных собеседников.
    Пришла ли гармония?
    Одиноко ли...

    А здесь - я Вас помню и люблю.
    И иногда между страниц хроник Акаши вижу полёт бабочки. Может быть, это - Ваша душа...

    "Дай тебе не ведать, как грущу.
     Я тебя не огорчу собою,
     Даже смертью не обеспокою,
     Даже жизнью не отягощу.
     Аве, Оза..."

    Другу и Учителю - с опозданием почти на две жизни...