СЕРЕДИНА ЛЕТА
День переспел до зноя, до зенита,
до лиц, сродни распахнутым верандам,
до пряного вмешательства самшита
в благоуханье роз и олеандров.
Он вызревал из солнечных усилий,
усилий камня, воздуха, растений,
которые на кожу наносили
едва заметный след прикосновений.
Цикадным звоном, привкусом цукатным
лучи скрывали жизни скоротечность,
стекали к морю кровельным каскадом,
смещаясь постепенно в бесконечность
по испареньям хвои и магнолий,
по кромкам тел, растопленных до лени,
до пепси-колы, до загарной боли,
до вожделенья выхоленной тени.
А в дымке, где заканчивался город,
и можжевельник рос, прижавшись к лесу,
за мысом, что, казалось, был отпорот,
как воротник, от рубища прогресса,
где исчезала вычурная плотность
из аромата, линии и цвета –
легко переходила в мимолетность
назначенная середина лета,
ещё не совпадавшая с часами –
об этом знало море в клочьях пены,
да почему-то с влажными глазами
седой фотограф уходил со смены.
...А бухта щеголяла парусами,
и город хорохорился, как будто
ему под золотыми небесами
отпущены бессрочные минуты.
И я, беспечность юга разделяя,
вдруг уловила жилкой менестреля,
как лето, крутизну одолевая,
сорвалось вниз на солнечных качелях.
Как встрепенулись у кустов сирени
листы и встрепенулись у акаций.
Как осень приглушила светотени,
разлуки обострив у автостанций.
Но, обретая прежнюю причастность,
и втягиваясь в собственное устье,
крепчал июль, настроенный на счастье,
и не давал мне повода для грусти.
1993