«Я пью за здоровье немногих...»
Пётр Вяземский
Да, все мы, право, не герои.
Но, что поделать, век такой.
Я на друзей смотрю порою
И с удивленьем и с тоской.
Они теперь не те, что раньше,
Пришли к иному рубежу,
И что–то с ними будет дальше...
А что? – ума не приложу.
Подобно мякоти в арбузе
Один в писательском союзе
Уж покраснел: сей цвет зари –
Надёжный путь в секретари.
Другой, зелёный от запоя,
Уже ни мёртвый, ни живой,
Ушёл с безликою толпою,
Качнув упрямой головой.
А третий, злой и закалённый
В житейской мелочной борьбе, –
Нет, он не красный, не зелёный,
Он никакой, сам по себе.
И вот в сознанье оробелом
Сжигаю прошлое дотла:
Неужто, я остался белым
Один из общего числа?
Да нет, я вовсе не святой.
Во мне морали пуританской,
Как у гусарского рубаки.
А не меняюсь потому,
Что до сих пор живу на той,
На той единственной, гражданской,
И, кроме белого, во мраке
Иного цвета не приму.
Иной судьбы, иного цвета
Мне в смутном мире не дано.
Друзья мои, конечно, это
Для вас и глупо, и смешно.
Но, отвергая ваши тропы,
Своей тропой пойду и я.
В расстрельном рву, у Перекопа,
Ещё хрипит душа моя.
________________________
В 1993 году, по окончании Литературного института, я и трое моих товарищей «по оружию» из Караганды, Твери и Самары выпустили сборник «Русская школа». Там, в своем разделе, я впервые поместил стихи о гражданской войне, – это был цикл «Последний парад», посвященный походу барона Унгерна из Монголии в Забайкалье в мае 1921 года (стихи эти вскоре были опубликованы в журнале «Слово»). Цикл завершался следующими строфами:
От степей даурских,
От лесов амурских,
От последних русских,
Кровных рубежей,
От байкальской глади,
С красными не сладив,
В гибельном параде
Шли они уже.
Шли они к Китаю,
Землю покидая,
Словно волчья стая
Через перевал,
И склоняли кроны
Сосны похоронно,
Унгерна–барона
Ветер отпевал.
Верь – не верь, а все же
Так бывает тоже,
Коль казак не может
Удержать слезу, –
В дальней дали тая,
Шли они к Китаю,
Будто улетая
В неба бирюзу.
В общем, тогда уже я попытался выразить своё понимание трагедии белогвардейцев в лирической, стихотворной форме. Надо сказать, со стороны критиков реакция на это была довольно жёсткой. К примеру, автор одного из откликов (в журнале «Волга»), по–видимому, человек крайних демократических пристрастий, завершил рецензию изящным пируэтом, не лишенным иронии. Стихи мои он охарактеризовал как «романс «Поручик Голицын» в исполнении дважды краснознаменного ансамбля песни и пляски Советской Армии имени Дениса Давыдова». Прочитав такое сравнение, я от души посмеялся, но теме своей не изменил. Что позволило автору другой рецензии (в журнале "Нева") упрекнуть меня за излишнюю, с его точки зрения, увлеченность монархической идеологией. Ну, что же, монархия, на мой взгляд, – самая красивая и естественная форма государственного устройства вообще, а для России – в особенности. И я, конечно, сторонник монархического принципа. Вследствие чего, полагаю, мне уже не случится перестраивать своё мировоззрение, вступать в какую–либо партию и колебаться вместе с её генеральной линией.
А вообще, когда приходится слышать реплики типа: «Да кому нужна вся эта белогвардейщина? Нет уже ни белых, ни красных...» или «Ну, о какой Империи может идти речь! Жить лучше в маленькой стране...», – когда приходится это слышать, то невольно вспоминается хлёсткий экспромт Георгия Иванова:
Я за войну, за интервенцию,
Я за Царя, хоть мертвеца.
Российскую интеллигенцию
Я презираю до конца.
Строфу первого поэта эмиграции можно дополнить не менее горьким признанием нашего современника, петербуржца Глеба Горбовского:
Вот мы Романовых сгубили,
Вот мы крестьян свели с полей.
Как лошадь загнанная, в мыле,
Хрипит Россия наших дней.
«За что?! – несётся крик неистов, –
За что нам выпал жребий сей?»
«За то, что в грязь, к ногам марксистов,
Упал Царевич Алексей».
Между тем, нередко случается так, что люди, размышляющие о периоде гражданской войны, причины поражения антибольшевицких сил (помимо сугубо военных) сводят к непредрешенческой позиции лидеров Белого движения: сражались, мол, за Учредительное собрание – не за Царя! – потому и проиграли. Отсюда вывод – Белое движение было изначально порочным, несло в себе зачатки собственной гибели. Рассуждения эти представляются мне весьма ущербными. История ведь не терпит сослагательного наклонения. И если уж России суждено было пройти через горнило великих потрясений, значит, ничья политическая позиция изменить хода событий не могла. Другое дело – личный нравственный выбор человека в период смутного времени. И тут я придерживаюсь мнения выдающегося философа, идеолога русского национального сопротивления, Ивана Александровича Ильина, который утверждал духовную победу белогвардейцев, подчёркивая ту мысль, что Белое движение зародилось не в 1917 году, – оно есть лейтмотив всей Русской истории.
Жёстко и точно смысл Белого дела выражают слова Верховного правителя России, адмирала Александра Васильевича Колчака:
«...Мы ведем с большевизмом смертельную борьбу, которая не может кончиться договором или соглашением, ибо в этой борьбе мы защищаем родину – против интернационала, свободу – против тирании и культуру – против одичания... И укрыться от борьбы и её последствий нет возможности, пока враг не уничтожен...» (Обращение «К населению России» 24 июля 1919 года).
В поэтическом плане, на мой взгляд, одну из наиболее метких формул гражданского противостояния дал поэт Кирилл Ривель – петербуржец, моряк, автор замечательных песен о судьбах русского офицерства. Вот его стихи, которым, признаюсь, я немного завидую:
Мне от мыслей–видений не уснуть до утра:
Снова цепи–мишени, громовое «ура».
Умирали, как жили – кто во рву, кто в бою,
Мы – за нашу Россию, а они – за свою.
Шашки вон, эскадроны! И аллюр три креста!
Жизнь – дешевле патрона... Кто патроны считал
В те года моровые, в перехлесте судеб?
Когда мы – за Россию, а они – за совдеп!
Мы родные гнездовья покидали с сумой,
Погасив нашей кровью их «пожар мировой».
Не считай чаевые и судьбу не кляни:
Мы дрались за Россию, за коммуну – они.
Нам покоиться рядом, жаль – в землице чужой,
Под терновой наградой за поход Ледяной...
Мы уходим, как жили.
– Рысью, марш! Шашки вон!
Только мы – за Россию, а они – за кого?..
Это противопоставление – кто за что (или за кого) борется? – крайне важно для понимания духовного стержня Белого дела, которое отнюдь не сводится к вооруженной борьбе с политическими противниками. «Белое дело по необходимости велось и, может быть, будет вестись и далее – мечом; но меч совсем не есть его единственное оружие – писал И.А.Ильин в работе «Белая идея», – Белый дух будет верен себе и в гражданском служении, и в созидающем труде, и в воспитании народа... Возродившееся в отрицании, Белое дело отнюдь не исчерпывается отрицанием; собрав свои силы в гражданской войне, оно отнюдь не питается гражданской войною, не зовет к ней во что бы то ни стало и не угасает вместе с нею; пробуждённое революцией, оно отнюдь не сводится к «контрреволюции»; борясь против гибельной химеры коммунизма, оно совсем не выдыхается вместе с этой химерой; восставая против интернационала и его предательства, оно имеет свой положительный идеал родины. Поэтому не правы те, кто думает или говорит, что Белое дело есть то же самое, что «вооружённая контрреволюция». Эта неправда связана с другою такою же неправдою, будто Белое дело есть дело «сословное» и «классовое», дело «реставрации» и «реакции». ...В наших рядах с самого начала были и будут до конца люди самых различных сословий и классов, положений и состояний; и притом потому, что белый дух определяется не этими вторичными свойствами человека, а первичным и основным – преданностью родине».
Ну, а самая чудовищная ложь о гражданской войне заключается, на мой взгляд, в попытке уравнять грехи белых и красных, поставить вровень жертв и палачей, защитников России и её вольных или подневольных убийц. Без сомнения, противники большевиков не были ангелами. «Революции не делаются в белых перчатках... Что ж возмущаться, что контрреволюции делаются в ежовых рукавицах, – писал И.А.Бунин в 1918 году, – Святейшее из званий, звание «человек», опозорено как никогда. Опозорен и русский человек, – и что бы это было бы, куда бы мы глаза девали, если бы не оказалось Ледяных походов!»
Да, были «чёрные страницы» Белого дела! Но было и другое, – то, что составляет сущность, исторический вектор Белой идеи, – это сознательная, жертвенная борьба за русскую государственность, за самую душу народа. И борьба эта вовсе не окончилась с уходом белых бойцов за пределы родины, со смертью последних из них в чекистских застенках или в эмигрантском далеке, – с новой силой борьба идет и сейчас.
«После свержения большевизма, наряду с огромной работой в области возрождения моральных и материальных сил русского народа, перед последним с небывалой еще в отечественной истории остротой встанет вопрос о сохранении его державного бытия. Ибо за рубежами русской земли стучат уже заступами могильщики и скалят зубы шакалы, в ожидании ее кончины. Не дождутся. Из крови, грязи, нищеты духовной и физической встанет русский народ в силе и в разуме», – писал в 1931 году в предисловии к «Очеркам русской смуты» генерал Антон Иванович Деникин, и слова его звучат в наши дни как никогда современно. Жаль только, что о подлинном возрождении страны говорить пока не приходится. Но, убеждён, произойдет оно лишь в то время, когда безоговорочно твёрдо в сознании народа героями станут именно те, кто шли на смерть, отстаивая русские национальные святыни, а не бредовые идеи красных вождей, когда с названий улиц в наших городах исчезнут имена палачей и террористов, когда советские звёзды на башнях Кремля заменятся священными знаками имперского величия – Двуглавыми византийскими Орлами, в общем, когда страна наша вновь станет Россией Православной – Белой Россией. И хотя подобный переворот в народном сознании представляется сейчас маловероятным, в будущем он вполне возможен. Во всяком случае, я хочу в это верить.
Вот ещё из бунинских «Окаянных дней»: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда–то жили, которую мы не ценили, не понимали, – всю эту мощь, сложность, богатство, счастье...»
В конце 1980–х годов, в последние годы советской эпохи, мне по роду работы пришлось побывать во многих городах тогда еще единой страны – от Сыктывкара до Целинограда. И везде я видел одну и ту же картину: пустые, полуразрушенные храмы, унылые коробки пятиэтажек с заплёванными подъездами, равнодушный, спивающийся народ... В деревнях же порой бывало еще страшнее, – там просто не оставалось людей.
Не могу сказать, что теперь, по прошествии многих лет, все стало лучше. Скорее – наоборот. В новом, двадцать первом столетии веет уже инфернальный холодок последнего времени. И в стихах своих я обращаюсь к прошлому, чтобы хоть мысленно вернуться в прежнюю, еще не изувеченную большевизмом, страну – Великую, Единую, Неделимую. Это не идеализм и не инфантильность, а скорее – свойство обратного зрения.
Фрагмент статьи "О себе, о стихах и о Белом движении"
http://www.stihi.ru/diary/cornett/2014-06-19