***
Умывался на даче водой и ветром под небом,
с которого давно не падали самолеты, не падали метеориты.
Умывался июньским утром с каким-то похрюкиванием аппетитным.
Умывальник стоял рядом с соседним участком,
где жили и умерли два наркомана -
она была русская, он - кореец.
И вдруг сквозь брызги радостного омовения
я увидел, что в позе странной,
посвистывая простреленной в трех местах аортой,
у забора со стороны умерших соседей,
стоит летчик - Сергей Тимофеев,
сбитый над Неманом в сорок четвертом.
Когда-то давно на границе детства,
предо мной появлялись такие лица,
их помнил радар мой, простой и меткий.
Тимофеев смотрел на меня из-за мелкой сетки
и тоже очень хотел умыться.
***
В момент отчаяния меняется состав души и крови,
вдруг лица превращаются в тяжелые литые рожи,
вдруг люди превращаются в мясных чудовищ,
обтянутых прозрачной кожей.
***
Как двухметровый солдат-атлет день июлем с утра накачан.
С вокзалов тысячи стариков едут-едут к себе на дачу
к розам, напоминающим бабушкины пельмени,
к растаявшим с юностью неужелькам,
в жизнь пролетевшую где-то рядом, пролетевшую мельком
чей-то чужой безымянной тенью.
Пью чай
В каждом глотке белый дым весны,
прошлогодние травы внутри и вне,
крона, похожая на циферблат.
Чем ближе лимонная долька на дне,
тем горячее солнце, ясней закат.
Лимон и сахар. Невесомые руки,
старая мебель, сон в гнезде.
Волосы на холмах как всегда всклокочены.
Спать отныне легко везде:
на скамейках, ступеньках и на обочинах,
в мускате розовом и в желе.
За глотком глоток, за весной весна.
Ну, вот, наконец, вдалеке видна
граница паники и покоя.
Чашка фарфоровая на столе,
долька лимона под сахарным слоем.