Перед тем, как разбирать ранние поэмы Лермонтова, стоит задуматься над тем, кем же он был в этих поэмах. И вопрос этот для литературоведов не простой, ибо едва ли не каждый из них имеет твердую уверенность, что он-то владеет истиной.
Вот, к примеру, передо мной книга К.Н.Григорьяна «Лермонтов и его роман «Герой нашего времени» (Ленинград: Наука, 1975.- 348 с.) О романе – в свое время, но тут мы найдем категорические суждения о творческом методе Лермы.
Выясняется, что почти все советские исследователи считали, что романтизм Л. был юношеским явлением, но позднее Л. стал твердым реалистом. Но Григорьян нашел себе союзников, которые, как и он убеждены, что Л. был и остался до конца романтиком. И часто ссылается на Белинского, который видел в романе много таинственного, а таинственность-де верный признак романтизма.
Неуемные авторы, на которых ссылается Григорьян, даже придумали «юношеский романтизм» и «мощный романтизм» зрелого возраста (с.25) Чем они отличаются? Да не важно – важно, что Л. остался романтиком. И это греет нежные души романтических дам до сего времени. Вот стоит процитировать решительный вывод Григорьяна: «В основе романтизма Лермонтова лежит не отвлеченная созерцательность (нужно различать типы романтизма ), не красивая поза, не игра в сильные страсти или в «мировую скорбь». Лермонтов, борясь с уродливыми проявлениями мнимого, ложного романтизма, до конца своей жизни остался верен романтизму истинному» (с.41).
Не так уж трудно заметить, что здесь нет ни грана истины, а есть красивые слова. Все, мол, не так понимают Лерму и его романтизм. «И вот на чем вертится мир» тех словесников, которые написали тонны трудов о Лерме - по «методологии» «Ну и дураки же вы все!» (фраза из Райкинского диалога). Скопив целую библиотеку таких знатоков, мы так и останемся при том убеждении, что мы-то любим Лермонтова «душой», а не ради ученых статей и диссертаций.
Сам я накопил не библиотеку, но пару полок на стеллаже с книгами «коллег» о творчестве Л. Вот более поздний продукт, 1980-го года: П.К. Суздалев. «Врубель и Лермонтов».- Москва, издательство «Изобразительное искусство» (240 с.). Первая же страница текста несет заглавие введения - «Рожденные романтиками», т.е. Лерма и Врубель предназначены друг другу – и приводятся фантастические домыслы о таком предназначении. Автор книги оперирует картинами и стихами и свое Введение заканчивает выводом, набранным этакой перевернутой пирамидой, гласящей: «Главное духовное родство Врубеля и Лермонтова – в стремлении обоих к возвышенному, величаво-прекрасному, героическому. Ни поэт, ни художник не находили этого в окружающей их жизни, и потому их творчество стало трагическим по своему существу» (с.21. Но автор – явный художник и романтик, и все его доводы – того же плана).
И проч. И проч… Вот почему я не литературовед и отказался им стать еще будучи приглашенным работать на кафедре, когда корпел над Лермой в качестве «продвинутого» студента-заочника. Методология типа «Мне виднее» ведет в тупик, и только опираясь на труды великих Мыслителей и Философов (см. первые статьи цикла «Лермонтов» на моей стр.), можно понять великую сущность свершенного Лермонтовым.
Но теперь несколько фраз об «Истинном романтизме» Лермы – по Павлу Висковатову: «Юноша так увлекся Байроном, что постоянно приравнивал судьбу его к своей. Свою первую любовь он поясняет сходством с ним. «Когда начал я марать стихи в 1828 году, я как бы по инстинкту переписывал и прибирал их. Они теперь еще у меня. Ныне я прочел в жизни Байрона, что он делал то же самое: это сходство меня поразило… Еще сходство в жизни моей и с лордом Байроном: его матери в Шотландии предсказала старуха, что он будет великий человек и будет два раза женат; про меня на Кавказе старуха предсказала то же самое моей бабушке. Дай бог, чтоб и надо мной сбылось, хотя б я был так же несчастлив, как Байрон» (Висковатов, с.99).
П.А. Висковатов опирается на дневники Лермы , в частности на рассказы живых современников поэта, например А.Д. Столыпина – из бабушкиной родни. А этот текст - чуть далее стихотворения «Нет, я не Байрон, я ДРУГОЙ, Еще НЕВЕДОМЫЙ избранник»(!). Но и Висковатов часто повторяет, что Лерма, подражая кумирам, все-таки их переписывал на свой лад. И это отразилось на первых же поэмах. Так и Висковатов всячески избегает говорить о тяжком влиянии на Лерму супермена Байрона, по сути истинного Демона для русских романтиков… Но он был наделен такими дарами (в частности, фантастической красотой, и его считали первым красавцем Европы), которых бы хватило на десяток-другой русских его почитателей, из числа которых выбился лишь наш
АС Пушкин.
( О поэмах придется пока не говорить, чтобы не растягивать это «эссе»)