(посвящается брату Алешеньке)
"Озябло" засопело, застучало,
Заёрзало и что-то проворчало.
Вот. ВОТ! Рыкнуло утробно.
Вот! С минуту поурчало за печкой
В глубине, где кладбище у мух.
Послушай-ка: зафыркало спросонья
И даже... Т-ссс! Ты слышишь? По утру
Отчетлив шелест стираемых ладоней
Об выражение обреченное лица...
Потом сто раз чихало к ряду!
Неудержимо, На свете всё кляня!
Москву, весну, погоду межсезонья,
Людей и исполины-тополя.
На каждый "пчих" второй -
НАДРЫВНО так, ТАК обреченно хрюкая,
Что, шедший с каждым первым,
Безбожный, НЕСУСВЕТНЫЙ МАТ -
Господь сам Бог ему простил бы,
И, запахнув лишь поплотнее
Свой Облачный халат, -
Пошел бы прочь, мурашками объятый.
Вот, начихавшись всласть,
Нащупав стул ногой,
С печи не без труда Оно
Спустилось и в комнату вползло
С понурой головой,
С соплями до колен
И назвалось лихой бедою.
Сползло и в сени шмыгнуло,
Хозяйственно шурша.
Спустя минуту бахнуло -
Быть может, об металл
И, видно, что с размаху -
Заскулило.
Протяжный вой слепую тишь порвал,
Разжалобил,
Но тот час же упал и полностью затих,
Оставив глухоту подводной лодки.