Запах июльский – клевер да дух с болот.
Вот и собрались к Лешему в чащу, в гости.
Бором брусничным тропка, кружась, ведёт.
***
А под ногами – каски, патроны, кости…
Тихой охоты меркнет былой азарт,
В этих местах не дарит покой Природа.
Чуть отвлечёшься – вместо июля март
Сорок второго, лютого горе-года.
Вместо ветров свирельных – метели вой.
Бросило в пот от страха, дыханье спёрло -
Лишь обернёшься: ты на передовой,
Немцы бомбят, и снега кругом – по горло.
Кто-то хрипит, поверженный: «Мужики!..»
Красен узор на скатерти снежно-белой….
Это Второй Ударной идут полки
И штабелями падают под обстрелом.
Волховский лёд – в крови голубая скань,
Да метроном так гулко стучит в затылке…
Мы не прорвались, хоть и близка Любань,
Встряли в лесу, как в горле пустой бутылки.
В землю вмерзая, слышишь, как сквозь метель
Клим проезжает в вечной своей папахе.
Холод. И голод. Нас не согрел апрель,
Вроде в бою, а кажется – что на плахе.
Нет подкрепленья, Волховский фронт закрыт,
А Ленинград всё также грызёт блокада.
Каждый второй, кто был здесь – уже убит,
А каждый первый ждёт своего снаряда.
Мяса не жалко – "русские дурачки,
Что их считать, веди в наступленье смело".
Что ж ты, "Андрюша", сука, протри очки!!!!
Впрочем, тебе, предателю, что за дело?
Выйдешь бесславно, к фрицам сбежишь, как вор,
Будешь водить таких же унылым строем…
Только зачем, ответь-ка мне, твой позор
Ляжет клеймом на тех, кто погиб – героем?!
***
Мох да грибы. Штук тридцать уже подряд,
Коль не дурак – корзинку наполнишь скоро.
Но все тропинки здесь по сей день хранят
Эхо войны и ужас Мясного бора.
Раненых стоны, гулких снарядов вой,
Как в мерзлоту ложилась за ротой рота….
***
Тихо, с пустой корзиной иду домой,
Нет до грибов уже никакой охоты.