Это в Европе – от Исландии до Италии - каждое дерево, вышедшее из саженцевого возраста, вступило хоть в какие-нибудь отношения с людьми. Не их вина. Они помечены то римскими, то арабскими цифрами, отинвентаризованы и отдиспансеризованы. Отсняты от корешков до вершков на плёнку и цифру, обняты и обсмотрены. Под этим дубом короновали Карла, под этой смоковницей лишали невинности прыщавую Элен, под грабом был пикник выпускного класса католической школы, под елью спал, прикрыв лицо шляпой с пером, - да, тиролец.
В Енисейской тайге деревьев, получивших хоть немного человеческого внимания, от силы пара тысяч. Все они стоят на приметных местах или вблизи редких поселков, жители которых нелюбопытны и неромантичны. Вот как раз напротив такой флаговой сосны, стоявшей на правом берегу Большого Пита километрах в пяти ниже Питгородка, мы и причалили. Противоположный берег казался стеной, поросшей елями и лиственницами, как-то сумевшими набрать по 5-7 метров на камнях яра. И на самом верху, уже в одиночестве, стоял этот красавец. Сашка так и сказал: - Это не сосна, это – сосён.
Сашка – техник, странный как Перельман, но заметно уступающий ему в интеллекте. Кроме того - Женя, начальник нашего отряда, Сергей – геолог, Люда - студентка и я – геофизик.
Женя, имевший два достоинства, – веское молчание и вескую бороду – работой пренебрегал. Всё что он умел и любил делать – рыбалка. Рыбачил он везде и на всё. Удачливо, в этом ему не откажешь. Как он умудрился жениться – не знаю, но детей таки не завел, видимо жену тоже как-то приспособил только к рыбалке. Сергей носил очки, напоминавшие бинокль, становился совершенно беспомощным, когда их терял, а терял он их регулярно. Люда – метр пятьдесят, крепенькая, вечно обиженная, напрочь лишённая вторичных половых признаков, включая умение готовить.
На следующий день к нам пришёл Ильдар, начальник небольшого отряда геофизиков Ангарской экспедиции. Они стояли чуть ниже нашего лагеря, в километре. У него в отряде были только студенты: два парня-первокурсника Казанского университета и две девчонки из техникума. Пришёл с двумя лаечками-подростками – Вайгач и Полюс. За бутылкой припасённого спирта мы быстро нашли общий язык и с ним и с его кобельками. Они были породные – холодные глаза, подчёркнутые «очками», жёсткие бублики хвостов, широкая выпуклая грудь, лапы комком. Собственно таким же был и Ильдар – породистым. Таких мужиков как он мне в жизни встретилось не более пяти. Распознаёшь их с первых минут и даже недолгие часы общения помнишь прочно.
Он попросил нас помочь пробить площадь для съёмки, его пацаны совсем не справлялись, и мы с утреца отправились на другой берег навешивать магистрали и бить профиля. А жара стояла комом. С месяц. Гнус не просто жрал, он нами уже давился. Мы, плюнув на Дэту, мазались дёгтем, пропитывали им марлевые платки, подвязывая их на бедуинский манер. Да и цвет лиц у нас был вполне африканский благодаря дёгтю. Но по запястьям мошка всё равно накусывала так, что кровь к вечеру начинала собираться в капельки. Такой бодрой компанией нам удалось справиться за день. Закончили, правда, уже где-то в 11-м. Выходили в темноте, волоча ноги и матерясь. За эти неимоверные труды Ильдаровы студенточки напекли нам таз пирожков и затопили баньку. Кроме того они были смешливы и расторопны. С тех пор я знаю как выглядит рай.
А ночью прошла гроза. Сухая, будь она неладна. Что-то с неба покапало, но даже траву толком не промочило. Зато сверкало так, что мир становился чёрно-белым, фотографическим, и было видно как по-рысьи сокращаются зрачки Томы и блестит слюнка в трещинках её губ, опухших от поцелуев.
Утром стало понятно, что тайга горит. Сильно горит, весь противоположный берег в дыму. Не близко к берегу - километрах в пяти от реки и дым поднимался высоко. К обеду притарахтел лесник из Питгородка: - Мобилизую вас на тушение пожара, имею право. Мелкий такой мужичок, но как все таёжные – жилистый. Долго не хотел от нас уезжать, расспрашивал про работу, зарплату, ковырялся не спеша в наваренной на всю компанию ухе, даже угостил нас чесноком. Ждал. Но мы всё выпили ещё вчера, да и вчера-то была одна бутылка. Но две девушки.
Мобилизация – переправа – вот и пожар. Заходить было страшно – дым, ничего не видно, но уже в метрах пятидесяти от огня дым уходит вверх и вблизи огня просто хорошо: гнуса нет, дыма нет, огонь игрушечный – горит палая хвоя. Запросто ходишь. На уже выгоревшую часть тайги просто перешагиваешь. Тлеет обгоревший молодняк и подстилка. Ольховыми или осиновыми вениками, наломанными тут же, мы пытались сбивать огонь дня три. Ходили вдоль кромки огня. Где-то рядом бродил - так же вдоль кромки – хозяин. Медведь умный: из огня выскакивают одуревшие от дыма бурундуки, птенцы рябчиков и глухарей, бельчата, а он их ловит. Это у нас пожар, а у него пир.
На третий или четвертый день сели пообедать на каменистом пятачке у ручья. Собственно ручья-то уже и нет, где-то в камнях журчит. Этакая лощинка, густо заросшая мелким ельником. Разулись, гнуса нет – хорошо! Чаю накипятили, еще раз, а давай ещё, а давай. И тут заволновались наши псята, Вайгач с Полюсом. Так-то они гоняют по тайге, их и не видно, изредка только слышно как взлаивают, если удалось кого-то принюхать. А тут прибежали оба, беспокойные – то лягут, то опять подскакивают. А потом так просто стали на пару подлаивать и подвывать. Ильдар надел сапоги: - Гляну. Тут же вернулся: - Быстро хватаем всё, пошли. Сказал так, что никто переспрашивать не стал. Рванули вверх по ручью, и тут всё стало отчётливо и страшно: вспыхнул ельник, что рос вдоль ручья и ёлочки стали пыхать как спички одна за другой. Со скоростью бегуна. А вверх по склону, да в тайге, не побежишь. Мы рвёмся наверх по ложбинке, а огонь за нами, собаки впереди, но оглядываются, далеко не убегают. Жарит уже со всех сторон, марлёвки скинули, даже спины жжёт уже так, что кажется, - миг и вспыхнут энцефалитки. Но успели – выскочили на водораздел, там уже большие деревья стоят, ветки высоко. Проскочили сразу доверху, посмотрели на ложбинку, а там – мартен. Или домна. Или ад. А мы – черти, отлынивающие от обязанностей.
Собачки на следующий день в тайгу не пошли – мы, благодарные, их так накормили, что у них пузики свешивались, дойти могли только до реки, чтобы запить, даже миски вылизывать не стали. Но лапы пожгли, потом прихрамывали.
Больше в пожар не совались. Прилетели пожарники-десантники: - Пока настоящий дождь не пройдёт - тушить бесполезно. Да мы и сами это уже поняли – сегодня тушишь, а назавтра огонь от того места уже на полкилометра ушёл. Сухое всё.
Дождь - настоящий, сплошной, такой, что дышать трудно, пошёл через неделю. И загасил. И мы уплыли дальше к Сухому Питу. Но до дождя сгорел наш флаговый красавец. Ночью. Мы сидели у костра, когда огонь откуда-то сбоку вышел на склон на том берегу. Ели вспыхивали одна за другой с жутким гулом. Огнём отламывало целые сучья, которые летели, разбрызгивая по-бенгальски снопы искр. Вспыхивали не одновременно, а поочередно – огненное домино. Какое-то время – с полминуты – дерево нагревалось, потрескивало и сразу - огромной римской свечой, так что пламя длинным неколеблющимся языком взлетало на высоту в два-три раза превышающую высоту дерева. Утром от вчера зеленого склона осталась только вертикальная штриховка стволов, а наш сосён даже сучков не уберег - только черный, слегка дымящийся ствол.