Я храбрее, мой мальчик, я просто боюсь показать все багровые раны, все пятна на взмыленном солнце, и поэтому прячу болотного цвета глаза, убеждая себя, что ни капли из них не прольется.
Ходит дождь по ночам и крадется по стенам печаль, а наутро всё сухо и гладко, всё гладко и сухо. Я играю по правилам, зная, что будет ничья - остывающий чай и подсохшего хлеба краюха ждут меня на столе, ждут тебя в недосмотренном сне, где мы души друг другу латаем и мажем елеем. Ты бы видел, мой ясный, как падает северный снег и почувствовал - я сего снега намного теплее.
На другой стороне, на другом, стало быть, берегу рыбаки матерятся, гудят, на углях жарят мойву, и олени небесные снова куда-то бегут, и небесные волки вослед им отчаянно воют. Я всё это запомню, мой мальчик - всего не забыть,
да и если признаться, забвенья совсем не хотелось, но мне страшно с тобой в полный голос о том говорить, что когда-то по этому ветру юлою вертело беспросветные мысли тяжелого слишком чела, безнадежные бабьи старания больно ужалить (каждой бабе мерещится, будто она есть пчела), и я падала вниз головой в урожаи печали.
На другой стороне ходит прошлое, дивно живя в незаласканной солнечным теплышлком Гиперборее.
Если мне разрешат начать заново и для тебя, непременно я стану намного, намного храбрее.