Все лица - словно слепки с пустоты.
Твоё лицо из редких среди женщин.
Послушай, может быть, случайно помнишь ты
на створках раковин чуть розоватый жемчуг
или прожилки в отблесках лучей
на крыльях белой бабочки, похожей
на лепестки нежнейших орхидей?
Но даже их я не сравню с твоей
как бы подсвеченной, почти прозрачной кожей.
Как странно, что какой-то тепловоз
ради какой-то будничной разлуки
опять куда-то от меня увёз
твои изысканные маленькие руки.
В сыром снегу платформы, на краю,
как будто телеграфный столб, стою.
Одни огни, дробясь, вмерзают в лужу
и некому догнать теперь мою
за твой вагон прицепленную душу.
Не рядом ты - и в мире смысла нет.
Всё чепуха, обуза и вульгарность -
метро, прохожие, весь этот лёгкий бред,
обычно именуемый "реальность".
Одно теперь реально до конца -
на лужах блики бледные как плесень,
в ночном такси блатная хрипотца
классических магнитофонных песен.
Отныне нужно машинально жить,
не вспоминать, не думать, быть как робот.
Остановить машину, заплатить,
дать чаевые, дверцею не хлопать,
с беспечным видом выйти, словно мне
взаправду есть куда идти в огни ночные...
Как всё же одиноко на земле!
как грустно жить! особенно в России.
Но в сердце теплится (и тут слабы слова)
к одной тебе (и тут смешно искусство)
огромное, как будто сон слона,
почти нечеловеческое чувство.
Как странно, что меня забыла ты
легко и весело, как снов не помнят в детстве...
Иные лица - маски пустоты.
Твоё лицо из редких соответствий.
Из далей, встрепенувшихся от сна,
лесных ручьёв под талой шапкой снега,
должно быть, так глядит на нас весна,
наверно, так на нас взирает небо.
Жизнь как снежинки тает на глазах.
С тех пор, как нас свела слепая осень,
судьбы моей стремительный зигзаг,
через пруды ведущий к дому восемь,
как будто спуск Андреевский покат.
Печерская печёт под сердцем лавра,
любимая, и Киев мне как брат,
и родина моя теперь - Шулявка!
Прохожие, по льдинкам семеня,
мелькают мимо, словно полустанки.
И вновь таксомотор несёт меня
вокруг Манежной, Тульской и Таганки.
Мне всё равно, куда судьба летит,
что ждёт меня в метельной круговерти,
пока лицо твоё меня хранит
от страха, от отчаянья, от смерти.
Оно и там, в незримом далеке,
всю тяжесть терпеливо облегчает,
как образок на тоненьком шнурке,
где Матушка Ребёнка обнимает