Ночует луч под ободком эмалированного мира.
Я в кофте, вязаной на вырост, крадусь на кухню босиком,
а с половиц слетает скрип, в рассвете утопая зябком,
крадусь, как будто бы хозяйка меня услышит - пожурит.
Но дом давным-давно затих, хрустальный свет потух в серванте,
а пыль уже связала кантик вокруг засушенных гвоздик,
и видит чайник с высоты своей осанки благородной,
как месяцы поочередно ночуют в комнатах пустых.
Сейчас хозяйствует июль, для жарки дней готовит числа,
печёт, лучом-мочалкой чистит бока сутулистых кастрюль,
а с ним трудяга-паучок латает юбку абажура;
чудной помощник мал да юрок, он помнит всех наперечёт:
ведь были комнаты тесны, горели встречи многословьем,
а нынче ночью в изголовье свободные толпятся сны,
по-прежнему пугаясь дня. Шуршат забытые заботы,
и памяти пустые соты остатки сладости хранят,
и просит рук наверняка пятно на скатерти суконной -
пятно осталось да икона в охвате крыльев рушника.
Ветшает тюль лучей косых, заходит рыжий лежебока,
порой заглядывают в окна глаза предутренней росы,
свет наполняет образа, вздыхает стрелка часовая,
и вслед за нею оживает, что оживить уже нельзя