Исчезая в зареве огромном, узкоплеч и чуть сутуловат
появлялся стрелкой метронома, по шагам отсчитывая такт.
И Светило поздними лучами по ошибке или по родству
обнимало, словно поощряя этот ход. И тёк через листву
сок закатный на худые плечи. И куделью для веретена
разлетались листья, пуха легче, всех оттенков старого вина,
всех нюансов пламени пожара. Может, путник письма жег под вечер,
и углями распаляясь жалят нас теперь слова прощальной речи?
Истекали мёдом драгоценным свечи в белоствольных жирандолях.
И была такая сокровенность и такая сопричастность к боли.