«...он сумел одарить нас целой вселенной».
(Абрам Терц «Прогулки с Пушкиным»).
Загадка
Здесь на пергаменте обложки
Оттиснут профиль золотой,
За ним – изба на курьих ножках
И ступа с Бабою Ягой
Идёт-бредёт сама собой
Вдаль по неведомой дорожке.
Косматый леший из сторожки
За девой мчится молодой,
И тридцать витязей грядой
Выходят из воды морской
На брег высокий и крутой,
Их дядька в сказочной одёжке
Ведёт в дубовый лес густой
Вдаль по неведомой дорожке.
На берегу старик седой,
Вытряхивая невод свой,
На волю выпустил рыбёшку,
И бесенят несметный рой,
Попу показывая рожки,
Несётся вихрем за Балдой
Вдаль по неведомой дорожке.
Горбатый Карла-кривоножка
Трясёт предлинной бородой,
Царевич, превратившись в мошку,
Жужжит над пенистой волной,
Царевна тужит у окошка,
И скачет на коне герой
С великой биться Головой
Вдаль по неведомой дорожке.
На спице Петушок златой
Кричит: «Пора, царь дорогой,
Поспать в постеле пуховой
И править царством понемножку!»
Учёный Кот поёт про Кошку,
А сам в сафьяновых сапожках,
То пляшет, точно заводной,
То вдруг уносится стрелой
Вдаль по неведомой дорожке.
Татьяна Ларина с лукошком
Отправилась сбирать морошку
Вдаль по неведомой дорожке,
А в час таинственный ночной
Письмо со страстью и тоской
Строчит дрожащею рукой...
Так кто же, словно понарошку,
Очаровав своей мечтой,
Уносит нас на край земной
Вдаль по неведомой дорожке?
Чей профиль блещет золотой
Здесь на пергаменте обложки?
19-23 июня 2016, Менорка
* * *
«...он сумел одарить нас целой вселенной». Да, пожалуй, лучше не скажешь! А вот что пишет Абрам Терц о «Руслане», из чтения которого выползла моя «Загадка»:
«Полюбуйтесь: "Руслан и Людмила", явившись первым ответвлением в эпос эротической лирики Пушкина, вдоль и поперёк исписаны фигурами высшего пилотажа. Еле видная поначалу, посланная издали точка-птичка ("там в облаках перед народом через леса, через моря колдун несет богатыря"), приблизившись, размахивается каруселями воздушных сообщений. Как надутые шары, валандаются герои в пространстве и укладывают текст в живописные вензеля. В поэме уйма завитушек, занимающих внимание. Но, заметим, вся эта развесистая клюква, — нет! — елка, оплетённая золотой дребеденью (её прообраз явлен у лукоморья, в прологе, где изображён, конечно, не дуб, а наша добрая, зимняя ель, украшенная лешими и русалками, унизанная всеми бирюльками мира, и её-то Пушкин воткнул Русланом на месте былинного дуба, где она и стоит поныне — у колыбели каждого из нас, у лукоморья новой словесности, и как это правильно и сказочно, что именно Пушкин ёлку в игрушках нам подарил на Новый год в первом же большом творении), так вот эта елка, эта пальма, это нарочитое дезабилье романтизма, затейливо перепутанное, завинченное штопором, турниры в турнюрах, кокотки в кокошниках, боярышни в сахаре, рыцари на меду, медведи на велосипеде, охотники на привале — имеют один источник страсти, которым схвачена и воздета на воздух, на манер фейерверка, вся эта великолепная, варварская требуха поэмы». (Абрам Терц «Прогулки с Пушкиным»).