В некогда Тридевятом Царстве, а ныне Двуедином Президентстве жил-был Фабрикант. Не олигарховых кровей – так, средней гильдии бизнесменишко. Имелса у ево небольшой мельзаводик, да ещё кой-што по мелочёвке.
И было у ево три сына: старший умный детинушка – окончил Массачусетс и трудилса у отца на фирме наиглавнейшим анжинером; средний тож ненамного от ево отстал – отучилса в Неметчине, в международной бизнес-академее, и подвизалса по торговой части; а младший… ну, младший, Иванушко- Ду… /впротчем, фамилие евонное к делу не относицца/ кой-как, черес пень-колоду одолел Ярославский политех, и ничем путным по жизни не занималса. Скаски выдумывал, стишки, песенки всяки сочинял, любил по лесу бродить да по граду шляцца. Мечталоса ему мир повидать, да хде там! – только перед тиливизером али с книшками в руке и путешествовал…
Настала пора Фабриканту помирать. И оставил он сыновьям наследство: старшему – мельзаводишко свой; среднему – протчий бизнес, а фпридачу таунхаус и белый «Мерседес»; а младшему досталса старый ковёр, что много лет на полу во флигеле валялса. Ковёр ентот ищо прадед Фабрикантов припёр из Бухары, когда билса в тех краях с басмачами и протчими ворогами совеццкой власти, в должности краснова воеводы конной дружины имени товарища Федота-Стрельца, который тож свершал в стародавние времена революцьённы преобразованья.
Схоронили сыновья отца, и занялиса каждый своим делом: старший мельницей стал управлять, средний торговые дела справлять, а младший продолжал скаски свое сочинять, на гитаре бренчать да о заморских странах мечтать. Вот, тока жить парню стало нехде – выгнал ево средний братан из свово терема, когда молоду жену-раскрасавицу туды привёл; забоялса, как бы не охмурил братец-бездельник ентакую молодку, да не занялиса оне прелюбодейством.
Отправилса тогда Ванька на опушку леса, срубил жердь потолщще, перекинул меж сучками старова дуба и молодой рябины, и повесил на её свой ковёр, а края к земле прижал каменьями по разны стороны, так, што у ево типа шалаша получилося. Так и стал в ём жить.
А за Ванькой-то, надобно-ть молвить, котейко увязалса рыжей породы, дворянин в тристатридцатьтретьем поколении. Ищщо прапрапра… прапрадеды евонные на царских да боярских дворах по помойкам шлялиса, да и прапра…. бапки тож. Невзлюбила молода братова жёнка ентово жывотинку, пинала да гнобила фсячески, вот он и рванул в лес за молодым хозяином. Ну, где один, там и двоим не тесно, стали поживать в ковровом шалаше на пару.
К слову молвить, ковёр тот был с зело чудным узором: разны страны заморски были на ём вытканы, моря-окияны, острова-буяны, реки-озёра, леса дремучи, грады иноземны… А прям посередь передней «стенки» шалаша врата красовалиса златые, ведущщие в какой-то дворец аль замок неведомый.
Вот как-то рас, воротилса Ванька домой заполночь, зело хмельной. Мотнуло его в аккурат подле тово краю, где врата те были, и кувырнулса он прям в их, лбом долбанулса в створку, да и отключилса нафик.
Опомнилса нескоро.
Почесал он лоб, а на лбу-то шишка здоровенная, аккурат на том самом месте, которым парень в ковёр шваркнулса. «Эко диво! – помыслил он. – Ковёр-то, кажись, мяхкий, а эвон как угораздило! Да уш, нефик мёд с пивом мешать, да брагой запивать…»
Тут сбоку ктой-то заелозил. Ванька глядь – а енто котейка евонный, сидит рядышком и под хвостом лижецца, как ни в чём ни бывало.
Узрел тот, что хозяин очухалса, и молвит человечьим голосом:
-- Ты не стремайса, Вань, всё пучком! Ковришко-то наш не простой, а волшебный. Да и не ковришко енто вовсе, а агрегатец паранаучный для перемещениев фсяческих по пространственно-временному континууму взат-вперёт и вопче по любым азимутам. Смастрячил ево аж полтыщи лет назат один знатный восточный умелец, Волш-ибн-Ик; он ко всяческим наукам был зело способен, математеку изучал, метафизеку, астрологию и всяки прочи алхимии; а служил придворным звездочётом и лекарем, по совместительству, у хорезмского падишаха. А в свободное от сочененея гороскопов, врачеванея и пьянок мастерил енту штуковину, с которой можно по миру перемещацца методом нуль-транспортирофки, и в прошлое лазать, коль нужда така аль жыланее.
Огляделса Ванька, и впрямь фикзнаетгде очутилиса оне с котейкой: вокруг стены каменные, полы мозаичные, мебеля резны лакированны, канделябров всяческих и протчих причиндалоф тьма-тьмущщая… По колидорам всяки дамы с кавалерами шастают, пажи в пышных жабо и кружевных панталонах, служанки в передниках, стражники вдоль стен стоят в панцырях да кирасах… «Не иначе, дворец какой, аль замок», -- подумалося Ваньке.
Котейко, словно мыслю евонную прочёл, подтвердил:
-- Ага, Вань, дворец енто короля хранцусскова, а какой год щас, не ведаю, потому как цыфры плохо знаю, не разобрать, што тама на календаре намалёвано. Глянь сам.
Глянул парень – вобля! – тыща шессот шешнаццатый год, оказываецца! Ну, и дела!
-- Чё делать-то станем? – спрашиват котейку.
-- Чё-чё! Валить отсель надобно, покуда не заметили. – В твоей одёшке враз за колдуна како-нить примут, да и спалят на костре нафик! Аль решат, што шпиён аглицкий, тож не мёд – башку с плеч долой, у их тута енто быстро делаецца, бес суда и слетствея. Да и мне не поздоровицца; я хошь и не чёрной масти, дык рас с тобою вместе, значит, тож дьявольское отродье, и меня спалят до кучи. На-ко, перевденьса; я тута, покуда ты в отключке был, на разведку слазал, кой-чё из одежонки спёр по-тихому. Одевай!
Напялил Ванька камзол с позументами, панталоны с чулками, башмаки с серебряными пряжками, а на башку шляпу нацепил со страусиными перьями. Ни дать, ни взять – лыцарь, аль ищщо какой маркис! Котейко тож причепурилса: пажесскую куртейку нацепил, беретец – тож с пёрышком, только гусиным, жабо, опять же… Тока штаноф не нашлося для ево, фсе уш больно велики оказалиса. Зато сапоги знатные надыбал: выше коленок, с гармошкой, с отворотами, да со шпорами… Красотищща!!! Так бес штаноф, но в сапогах, и пошёл.
Долго ли, коротко ли бродили Ванька с котейкой по галдереям да анфеладам, но сыскали, таки, свой ковришко – да не где-нить, а на стене принцессовой опочивальни, прям подле ложа с шёлковым балдахином. И сама принцесса тама же была – дрыхла опосля бала, который фсю ночь длилса. Хотел Ванька, было, к ей в постелю забрацца, да котейка так фыркнул на ево, што сразу всяки дурны мысли из башки вылетели.
-- Давай, Вань, бери меня подмышку, и полезай вооооон туда, хде дуб наш нарисован, прям в ево дупло, штоб не промахнуцца.
Так Ванька и сделал. Выбралса он из дупла, а подле вот он, шалаш родимый, из ковра волшебнова сделанный.
-- Чудеса! – промолвил Ванька, слегка опомнившись от свово приключенея. – Стало быть, таперича я куда хошь могу попасть, ежели взбрендит?
-- А то! – отвечает котейко. – Тока сперва научися как следовает пользовацца, а не то, упаси Бог, вляпаешса в каку-нить есторию, вовек не оправишса, коль жив останешса.
И стал Ванька учицца с ковром управляцца, да не на страх, а на совесть – не то, что в Политехе, где он на лекциях стешки сочинял да скаски выдумывал. А научилса, нет ли – то мне покуда неведомо. Скоро скаска сказываецца, да не скоро придумываецца. Обождите малость; пойду, хлебну бражки, да медовым пряничком закушу, тогда, мож быть, и влетит чё-нить в мою дурну голову.
Ежели соврал чё – не серчайте: вчерась на пиру был у одново царя-батюшки, медоф перебрал малость, а сказывал енту скаску с утра нонче; мож, чё-нить и не то с бодуна примерещилос.