Друг бардов английских, любовник муз латинских
И прочих умственных творений исполинских,
Князь с юных лет презрел желаний суету
И жизни благ достиг, не преходя черту.
Царя или слугу, не мешкая нимало,
Наотмашь он разил Сатирой Ювенала,
Но нынче не поймёшь, где царь, а где слуга –
Все судят про латынь не свыше сапога.
О если б Пушкин сам нам перевёл Сатиру,
И русским языком её поведал миру!
«Друг, Пушкин, дни не трать, желания маня,
Ты лучше б перевёл Сатиру для меня!»
«Что ж, князь, переведу – дай мне две-три недели»……
Да вот, беда – поэт застрелен на дуэли…
9 мая 2016, Сент-Олбанс
«Друг бардов английских, любовник муз латинских» – так в своём стихотворении Пушкин назвал князя Петра Борисовича Козловского (1783-1840), переводчика и знатока римской поэзии, попросившего его перевести на русский язык Десятую Сатиру Ювенала («Желания»):
Ценитель умственных творений исполинских,
Друг бардов английских, любовник муз латинских,
Ты к мощной древности опять меня манишь...
-- пишет Пушкин, и дальше объясняет, как он:
...приготовился бороться с Ювеналом,
Чьи строгие стихи, неопытный поэт,
Стихами перевесть я было дал обет.
Итак, он принялся за дело и достал с полки томик великого римского сатирика...
Но, развернув его суровые творенья,
Не мог я одолеть пугливого смущенья…
Стихи бесстыдные приапами торчат,
В них звуки странною гармонией трещат:
...Da spatium vitae, multos da, Juppiter, annos!
Hoc recto vultu, solum hoc et pallidus optas.
Sed quam continuis et quantis longa senectus
Plena malis! deformem et tetrum ante omnia vultum,
Dissimilemque sui, deformem pro cute pellem,
Pendente sque genas et tales adspice rugas;
Quales umbriferos ubi pandit Tabraca saltus,
In vetula scalpit jam mater simia bucca...
И всё же он успел набросать строк десять. Они были опубликованы почти столетие спустя (в 1930 году):
«Пошли мне долгу жизнь и многие года!»
Зевеса вот о чем и всюду и всегда
Привыкли вы молить — но сколькими бедами
Исполнен долог век. Во-первых, как рубцами
Лицо морщинами покроется — оно
превращено
[Мартышка старая
Которая в лесах Табрации
Кривляясь чешется].
И далее:
От западных морей до самых врат восточных
Не многие умы от благ прямых и прочных
Зло могут отличить… рассудок редко нам
Внушает...
Это было где-то в августе. А потом ему было не до Ювенала, и через полгода состоялась его 21-я дуэль, которая оказалась последней. Вот что пишет об этом наш добрый знакомый:
«В превратностях фортуны Пушкин чувствовал себя как рыба в воде. Случайность его пришпоривала, горячила, молодила и возвращала к нашим баранам. Он был ей сродни. Чуть что, он лез на рожон, навстречу бедствиям. Беснуясь, он никогда, однако, не пробовал переспорить судьбу: его подмывало испытать ее рукопожатье. То была проверка своего жребия. Он шел на дуэль так же, как бросался под огонь вдохновения: экспромтом, по любому поводу. Он искушал судьбу в жажде убедиться, что она о нем помнит. Ему везло. <...> Пушкин умер в согласии с программой своей жизни и мог бы сказать: мы квиты. Случайный дар был заклан в жертву случаю. Его конец напоминал его начало: мальчишка и погиб по-мальчишески, в ореоле скандала и подвига, наподобие Дон-Кихота. Колорит анекдота был выдержан до конца, и ради пущего остроумия, что ли, Пушкина угораздило попасть в пуговицу. У рока есть чувство юмора. Смерть на дуэли настолько ему соответствовала, что выглядела отрывком из пушкинских сочинений...» (Абрам Терц. «Прогулки с Пушкиным»)