Я взглянул в ночной зенит нечаянно -
лик луны и светлый, и печальный...
Это был рывок из суеты,
потому, наверно, что ответно
из неизмеримой высоты
так пахнУло лёгким лунным ветром,
что вздохнули клумба и кусты.
Месяц колдовал над городами,
над лесами и солончаками
и, преображая чередой,
удлинял он мой банальный профиль
и уже сосёт, сосёт по крохам
вид привычный ночи городской.
Продираясь через жёлтый бред,
Кристиан, Рагно и друг Ле Бре
за переменившимся забором
у соседей наших во дворе
что-то злое мучат пьяным хором...
Лишь один - негодник граф де Гиш -
помнил русский текст "Шумел камыш".
Так над мышью кот неумолимо
тешится...
И всех желаний мимо,
подчиняясь странному клише,
исхожу по капле сладким страхом -
в формах Сирано де Бержерака
отливалась плоть моя ужЕ...
Что же, в ночь к алхимику помчаться,
сквозь затор локтями продираться:
"Сделай так, чтоб сей фантом исчез!"?..
Но толпа - монахи и поэты,
воры, мушкетёры и субретки
наводняют докторский подъезд.
Закричал я:"Отзовись, Светлана!" -
с языка срывается:"Роксана!" -
потому и - крУгом голова:
жизнь в прошедшем оказалась мнимой!
Оттого - не пахнут нафталином
ленты, портупеи, кружева!
Значит, мне в напряге вдохновенья
удалось остановить мгновенье,
получить Роксану...
А раз так -
пусть с потерей - выхожу из боя!
И сейчас до случая закрою
ваш лиловый том, Эдмон Ростан!
1986, июль