Закрытие выдалось неудачным. Шумно и много галдели аниматоры. Ведущая с виноватым выражением лица зачитывала список победителей. Показали рекламную презентацию, наскоро склеенную учениками киношколы, парочку репортажей из серии «Мы – молодцы!». Всех участников одарили тюльпанами.
На дворе стоял бесконечный февраль, и тюльпаны тонкими венчиками головок кивали навстречу нарождающейся весне. Ученицы криво ухмылялись, держа в руке прохладные стебли: «Салату что ли из них нарезать?» Тюльпанчики были слабые, с сиреневой подпалиной, как будто изначально страдающие какой-то там недостаточностью. На узких стебельках болтались аляповатые украшения из лент и картона .
Верка ухмыльнулась:
- Вот гады-иностранцы! Жмоты проклятые! Это ж надо – один! Один тюльпан. Не поздравление – издевательство! Чего нам с ним теперь делать?
Выйдя на улицу из ворот помпезной студии, она демонстративно опустила тюльпан в железную урну. Сиреневый стебелек с набрякшей от человеческой руки вмятинкой проглотила чернющая утроба…
Лизавета радовалась цветку – смотрите, какой маленький! Что мне с тобой делать? Завернув в ближайший переулок, Лизавета оставила мраморную головку на парапете жилого дома.
Третья участница презентации подарила мне свой цветок: «Не выбрасывать же…»
Так у меня оказалось два цветка.
Вдвоем они не производили такого уж впечатления беззащитности. И я вернулась за третьим – к парапету.
Через день нам предстоял обратный полет в Москву. А пока мы гуляли по Дрездену – наслаждались европейским солнцем.
За сутки, проведенные в московской керамической чашке, мои тюльпаны окрепли, из нежно сиреневых и доходяжных превратились в ярко фиолетовые, а один даже стал красным (аляповатые ленты я предусмотрительно выбросила). Стебли стали зелеными и толстыми. Чудо тюльпаны! Не налюбуешься.
И вот настало утро отъезда. Подарки приглашающей стороне были давно подарены, и девать цветы было определенно некуда.
Я вымыла керамическую чашку, застегнула чемоданы, выставила багаж наружу.
Мы уезжали, а на стойке приема стояли какие-то люди с чернокожими детьми-подростками. Они переговаривались на арабском. Диспетчер только и успевала поворачиваться.
И вдруг как-то промелькнуло: Германия, Эльба с почти московскими утками, бегущая по встречной полосе аэродрома лиса… Кашляющий Рольф-организатор, одной рукой принимающий «сердечные» таблетки, а другой заводящий машину – показать нам город. Кесси – его пушистая собака и интеллигентно-испуганная Вильфрида – его жена. Оранжевый физалис на тарелке и оранжевая толстая балерина в Дрезден-опера, куда Рольф затащил нас, русских кинематографистов почти насильно… Куртка Рольфа с потертыми рукавали… Медаль-наклейка со святым Губертом, лихорадочно купленная мной в чудом открытой в выходной сувенирной лавке… Свежий дрезденский ветер…
- Тэйк зе ки, плыз, - я опустила связку с ключами в миниатюрную корзинку, - энд итс фо ю!
Консьержка-диспетчер подняла уставшие глаза.
- С… спасыбо! – по-русски пролепетала немка, провожая нас открывшимся восхищенным взглядом.
Говорят, святой Губерт – покровитель охотников и собак. Но сидя в московской квартире, я поняла: тюльпанов и пробуждения – определенно тоже.
13 марта 2016 г.