Ещё мне воздух помнится не тот -
верблюжьих караванов вереницы...
И солнце головою якобинца
клонится на песчаный эшафот.
Тянь-Шань цветёт фисташкой, алычой,
закатные в Чарвак спадают гроздья.
Седая вечность с Авиценной в бронзе,
и белый город за его плечом.
Везёт автобус номер двадцать пять,
хронически страдающий одышкой,
меня с перебинтованной лодыжкой,
таящую во лбу седьмую пядь.
А позади предгорья Бричмуллы
топорщат заусенцами уступы.
И не смекнёт полковник Карацупа,
что мне размеры вотчины малы.
В тот год я чтила Сартра, как борца
с экспансией французского Алжира,
и верила, что правым не до жиру,
под пенье «ламца-дрица-гоп-ца-ца!»
Но нить цыганская вела через ушко
в иной предел, до точки невозврата,
где с круговой порукою квадраты -
как плеч не напрягай, везде узко...
И сплющена, и втиснута под пресс -
как крохотная гемма, как intaglio !
А где-то горы отливают сталью -
так было до меня, со мной и без...