КОШАЧИЙ ПЭЧВОРК
1
(синий)
в недоумении матёрый кот,
он путь домой не сразу узнаёт.
ушами крутит кот и головой
знакомый двор под вечер сам не свой.
вокруг не те цветы, не те цвета
и шорохи не те вокруг кота.
и двор кота не сразу узнаёт.
он видит, что крадётся синий кот.
но у кота отметины любви –
над глазом шрам и ухо всё в крови.
двор понимает: если – боевой,
тогда хоть синий, хоть зелёный – свой.
2
(чёрный)
отпустил кота в темноту.
хорошо в темноте коту
(хочешь ляг, хочешь встань дугой),
даже голос теперь другой.
это бас моего кота?
а кого же ещё? мечтал
песню спеть он в кромешной тьме,
но ведь голоса не имел.
а сегодня такой дурной!!!
кошки слышат и за стеной.
3
(розовый)
кончиком собачьего носа
кончилась кошачья любовь.
лишнего не нужно вопроса.
не надейся, не прекословь.
так о чём тогда у сторожки,
если не о милом коте,
плачет розоватая кошка
гаснущей рассветной звезде?
4
(золотисто-зелёный)
всклокоченный, пушистый вертопрах
в лучах, весь золотистый, ох и ах!
в текучем воздухе, на стареньком заборе,
под солнцем спит себе, и знать не знает горя.
и чем глаза его закрытые полны
зелёным морем или дымкою весны?
БУФЕТ
Буфет старинный с птицами и львами,
с душистым грузом чая и конфет
с когортой ложек, что мерцали лбами –
таинственный, вместительный буфет...
О будущем какой-то мрак недвижный
скрывался в нём; и шёл мне пятый год.
И пустота была в отделе нижнем.
Я влез туда, скомандовал: «вперёд».
...И вылез. Только в небе заоконном
теперь стояла ночь и корабли
несли людей к неоновым иконам.
Из чёрной бездны чёрный ливень лил...
Я спрятался опять, захлопнул створки.
Вверху – конфеты с кофе и с нугой.
И я шептал во тьме душистой норки:
«прошу, буфет, из детства – ни ногой»!
ЗИМНИЙ СОН ИЛИ ВОРОБЬИ
… Я продолжаю спать. И двери
скрипят в квартирах у соседей.
Мне кажется, что это ходят
друг к дружке в гости воробьи.
Что в шалях, тапочках махровых
они похожи на медведей.
И крошки хлебные, как сушки
у самовара. Солнца луч
уже проник сквозь занавески,
упал на мятые подушки…
Я сплю и вижу воробьиху
в пуховом кружевном платке.
Она щипцами колет сахар.
А за окном плывут снежинки
и никого. И тихо, тихо
от этой дивной красоты.
Сквозь сон я слышу, как по трубам
течет вода. Мне снятся реки
подземные. На зимних склонах
источники в наплывах льда…
На холм, цепочкой, в старых шубах
с ведерками по узкой тропке,
среди мигающих снежинок
идут по воду воробьи.
Уже спустился синий вечер
на лес, на пышные сугробы,
на липы с черными ветвями
в подробной зимней тишине.
Уже в глухих оврагах тени
застыли. Лишь тихонько шепчет
внизу под толстым слоем снега
о чем-то крохотный ручей.
Во мгле, по краю леса, словно
цветные леденцы, окошки
теплеют сказочным уютом.
Наверное, там самовар.
Огромный, с ручками резными
и чашки старые и ложки,
ножи различные и вилки.
В цветастом блюде пирожки.
Там воробьи пекут и варят,
толкутся, топчутся, щебечут.
Кустодиев висит на стенке
и рядом на бечевке лук.
Там воробей читает книгу.
Сидит, укрытый пледом, в кресле.
Картинки яркие листает,
и рядом дети-воробьи.
А на картинке – я в постели.
Я вижу сон и слышу двери
скрипят в квартирах – это ходят
друг к дружке в гости воробьи.
Шумит дверями лифт старинный.
Сосед стучит зачем-то в стену.
Снег падает и солнце светит.
Я просыпаюсь. Два часа.