Сборник стихотворений 22

Марат Капашев Поэт
Светила сгорали средь мрака,
Сто раз обновлялась земля.
И хрупкие тонкие злаки,
О свете и зное моля,

Тянулись к высокому небу,
К короткоживущей звезде,
Что «солнцем» мы звали издревле.
И славим всегда и везде.

Сменялись эпохи и эры,
И ящер пером обрастал.
На сушу стремилися звери
И тот, кто икринки метал,

Уже из скорлуп вылуплялся,
И даже рождался живьём.
Муфлоны, трубящие басом,
Стелились над первым жнивьём.

Средь этой красы первозданной,
Ища и еду и ночлег
Скитался по джунглям веками
Творенья венец- человек.

«Ещё не написаны Вертер»,
Ромео, Джульетта, Тристан.
Ещё он, спасаясь от смерти,
Не слишком-то верит мечтам.

Ещё он не Рембрандт- рисует
На скалах, в пещерах углём
Ещё он не Гёте- тоскует
О вечности; молний излом-

Он обожествляет и Фидий
Таится в угрюмом зверьке,
И всё, что он слышал и видел,
В своей первобытной тоске

Он запечатлеет и в звуках,
И в охре, и в глины кусках.
И проблеском первой науки-
Осмыслить извечный свой страх

Попытка, из темени - к свету,
Вперёд- к небоскрёбам, к мостам,
В неведомый космос полётам,
К ещё непрожитым векам!

Скитаясь, плутая во мраке-
Средь жизни стеблей стебелёк-
По тайным неведомым знакам
Средь тысяч неверных дорог

Восходит по древу он жизни,
К вершине, к вершине самой.
Когда-то комочек лишь слизи,
Качаемый мутной волной.

Когда-то всего звероящер-
Мелькают девон, мезозой.
И вот уже прямоходящий,
Упёрся он в землю стопой.

И вот уже взял он дубину,
И вот уже лук изобрёл.
Обрёл он сознанье и имя,
Среди городов он и сёл

Торговец, пастух, землепашец,
Творец пирамид и плотин.
Но старше, и старше, и старше,
Сильней и сильней исполин.

Но где же предел его роста-
Быть может, начало конца?
И лишь равнодушные звёзды.
Спокойны к делам храбреца:

Всё это случалось и раньше
На сушах случайных планет.
Восторг созиданья, а дальше
Итог эволюции – смерть.

Так было. Так было и будет:
Средь вихрей, пылающих звёзд
Глядят в Мироздание люди,
Решая извечный вопрос.


Вот маленькая, гордая девчонка
Непуганый, стремительный зверёк.
То джинсовая модная юбчонка
То брюки. Вдруг стремительный нырок

Средь танца, па, доступные немногим.
И в них видны то джунгли, то весна.
То с видом неулыбчивым и строгим
Она глядит- в кого-то влюблена.

Выискивает всё-таки на танцах.
Как первой подойти - она горда!
Хоть сердце молит: милый мой, останься,
В глазах высокомерия звезда.

Она не проиграет. Я не верю,
Что проиграет где-нибудь она.
Ведь хищность, что присуща больше зверю,
Сказаться во влюблённости должна.


Все эти столетние войны-
Столетняя дурь, маята.
А нам и короткой довольно
И вовсе не надо- мечта:

Спокойно лежать средь ромашек,
В высокое небо глядеть
И, девушку вспомнив Наташу,
Мотив беззаботный напеть.


Сто лет прошло, все сроки ми;нули,
Тот день незабываемый ушёл
На прошлое, как в книгу, на картину ли,
Смотрю. И что хорошего нашёл?

Две-три улыбки и как след инверсии:
Твоих, моих полупризнаний след.
Всё в сожаленьях, воздыханьях, версиях -
Короче, мимо прошумел балет.

И цирк сгорел, а клоуны осталися.
Ушёл тот поезд, отцепив вагон,
В котором я своей печалью маюся,
Ищу себе какой-нибудь закон.

Ан нет его. Всё прошлое, всё прошлое.
А прошлого, конечно, не вернуть.
А здесь девчонки ушлые и пошлые
Хотя не в этом поражений суть.

Я просто в том ушедшем, незапамятном,
Таком для сердца дорогом году.
И нужно мне хотя бы и не  равенства,
Но сходного, но что я предпочту?

И я не тот, и ты уже, наверно,
- Увы!- не та – мне этого не знать.
И всё же, сожалея беспримерно,
Не мне на всё ушедшее роптать.

Ведь было и хорошее, хорошему
Остаться было, знать, не суждено.
Но греет ведь оно во время горшее,
Как золотое, мягкое руно.

И прячу лик, закапанный слезами
В его уют, уют и теплоту.
И всё, что не случилось между нами,
Всему, что жизнь подарит предпочту.

Не надо мне ни славы, ни богатства,
Иного счастья даже не хочу.
Мне б только силы жизнь дожить набраться.
И памятью питать судьбы свечу.


Смерть поэта не менее значима,
Чем смерть графомана:
Золотом стихов за неё заплачено,
В случае во втором лишь шелест бурьяна.

А во всём остальном они одинаковы:
Те же печали и те же надежды,
И та же шкатулка с рисунком лаковым-
Так сейчас и так было прежде.

Ничего не меняет, как первая, так вторая:
Та же листва в осенней стоит позолоте.
И ветер, всю ночь гаммы тоски повторяя,
Не допускает в созвучьях длинноты.


Позлащённые купола.
Рифма рифму и родила.
Позабытые- всех миров
Ненадёжный вполне покров.
Сомне- ваешься- уезжай,
Оставляя себя на чай,
На улыбку, на горький смех,
На мыслишку: «Один из тех».
Не из тех, кого я не встретил.
По- иному: один из этих.
Эта горняя высота.
На обычности дух- клевета
Нет ведь низкого без высот.
Верно также наоборот.
И песчинка родной земли-
Незабвенные корабли,
Что уносят в далёкий край.
Тот на память простую пай,
Что даётся любому из-
Окончанье его- карниз,
Мостовая; лягушкой тел
Кто с карниза того не летел.
Встречь- протест души- мостовой,
Торжествуя пока живой.
Вот и встреча, чужая земля,
Этой временем муки не для.
И вломившись не в этот свет
И- найдя ли? – себе ответ
На морокою из морок
Всех вопросом измучивший бог:
Существует ли? – если нет
Для чего тот и этот свет.
И летят на помин души
Небоскрёбов чужих этажи,
Усмехается Бруклинский мост,
Проплывая по курсу «ост».
Усмехаются корабли
И на кромке самой зари
Ангел белый, чище чем снег
Принимает смирение век
Понимает смирение рта
Слаще миро- была б клевета.
Слаще правды- любой навет.
После смерти- смирения нет.
Тот же колокол, тот же бунт,
Та же правда и тот же шут.
Злоязыкого правда рта
Не постыдная ль клевета.
Для других? – для себя же нет.
Что изменит банальная смерть?
Даже в смерти банален слог.
Пожинай свою истину бог.
Тот же в жизни, и тот же в смерть
Поубавившая на треть
Спеси, смеха- трепещет душа.
Или чем-то другим глуша
Вопль отчаяния, уход-
Никогда уже не соврёт.
Скажем проще: изменит суть
Ну а где же громовое: будь.
Ну а где же творящее- стань.
Или смерти обычная дань
Изменение сути, слов,
Всей фонетики, вся любовь
Разменялась на новый слог.
Дай ответ, если можно- бог.
Все ответы на той стороне
Эхо ночи ответствует мне
Все ответы получишь потом.
Отвечает мне эхо ртом
Скал, ущелий, оврагов, рвов
После смерти и вся любовь
Весь веками накопленный пыл-
Понимает тот, кто любил
А не понявший- не поймёт.
В поцелуе сгорающий рот.
Мукой неба, отрадой земли
Через ночь плывут корабли.
А на них не один Харон.
Тьма Харонов- поёт Эон
Аонид излюбленный край-
Остановка последняя: рай.
Предпоследняя верно: ад
Каждый будет знакомству рад.
С чуждой сутью, чужим огнём.
Ну а дальше: шуми Эон.
Дальше, дальше, иному встречь.
Где совсем по-иному речь.
Обозначит иную суть
Не для всех предначертанный путь.
И желанный не всем; не для всех,
Как купи;на горящий грех.
Или правильней - купина;.
Весь синтаксис - не для меня.
Вся фонетика, высший смысл
Для души непонятных числ.
Звезд, созвездий, иных миров,
Не разгаданных мною снов,
Яви, понятой мной не так,
Умирающей на устах
Правдой- правда- не та же ли ложь?
А иного- не предположь.
Всё иное- иному; иной
Не моею совсем виной.
А иная- иная и есть
Недоступная сердцу взвесь.
Слово чуждое мне, фантом,
Не моим изречённое ртом.


На скорости 80 миль в час
Длинная машина
С белой полосой на крыльях
С водителем в чёрной кепке,
Курчавым испанцем
Зажавшим в зубах одуванчик
С маленькой  итальянкой,
Горбоносой, с живыми глазами,
Беременной и поэтому капризной,
С девочкой на заднем сиденье,
Спящей в обнимку с медведем-
Любимой игрушкой из плюша-
Дочерью итальянки
Врезалась в дуб.
Некрологи
Прочтёте завтра в газете.
Это- свежайшая новость,
Которую мне сообщил
Господь по телефону.
Не правда ли: из меня
Получился б король репортажа.
Как жаль, что я слишком ленив.
«Всех денег не заработать»-
Твержу я себе в оправданье.
Курю сигары, читаю
И думаю о себе.


Золотая джонка

По простору жёлтого Меконга,
Где рыбёшку ловит ребятня,
Джонка, джонка, золотая джонка
Вся из пены синего огня.

И вьетнамка с чёрными глазами
И пушистой чёрною косой.
Смотрит, смотрит на тебя часами,
Просто смотрит, смотрит- вот и всё.

Пусть не знает: чья же это джонка.
Да и ждёт, наверно, не меня.
По простору жёлтого Меконга,
Мешковинным парусом звеня,

Проплывает чудо расписное,
Приподняв высокую корму.
Над Меконга желтою волною
Поплыву в родную сторону.

Там- то встретит девушка другая.
Да такая: лучше и нельзя.
Для меня её коса тугая
И её красивые глаза

И раскинет руки для свиданья,
Забредёт в высокую волну.
Поскорее девушку отдай мне,
А не то от горя утону

Потому и парус мешковинный,
Потому и быстрая волна,
Чтобы встретить поскорей дивчину,
Чтобы не забыла про меня

По простору жёлтого Меконга,
Где рыбёшку ловит ребятня,
Джонка, джонка, золотая джонка
Вся из пены синего огня.


Путём генной мутации
Мы получим летающие акации.
Путём генной инженерии
Мы получим человека- машинерию.


Иванова Наташа
Сьела таблетку и умерла.
Комарова Марина
Сьела таблетку и умерла.
Манакова Лариса
Сьела таблетку и умерла.
Дети, кто хочет таблетку «morte dolche»-
Патентованное средство от бессмертия?
..
Вся рассыпаяся на брызги,
И камешки и тишину.
Вся рассыпаяся на искры,
На радуги, волна волну

Пронзает в блеске изумрудов,
В сияньи пенно- голубом.
Как будто с синевой сосуды
Вдруг опрокинулись вверх дном.


В моей концепции стиха
Лазоревые облака.
И астероидов в ней бег,
И падающий плавно снег,
Ночного парка фонари
И окна в ней, как янтари,
До самой утренней зари.
Мой друг, ушедший на бега,
Мой враг, надёжный на века,
Без сноса враг, надёжный враг.
В ночной черёмухе овраг,
И листьев шум в ночном бреду
Ночного леса, и звезду,
В ладонях неба не держа,
Тебе дарю, моя душа,
Моей концепции исток,
И средоточье всех дорог,
Успокоенье всех тревог.
Ты главное в ней, видит бог.
Но как бы ни было, греша,
Когда в кармане ни шиша,
А за душою ни черта
Я знаю: здесь моя черта
А дальше- вместо прозы стих.
И нет концепций мне других.


Я рад, что я – твой Михаил Державин,
А ты - моя Роксана Бабаян.


Георгию Ива;нову

У Вас папироса в зубах,
Как вечности знак и таланта,
Волос сверкающий лак
И запах шикарный «Спуманте»

У Вас брезглива губа,
У Вас надменные скулы.
Вы любите только себя
И моря далёкие гулы

Вы любите отсвет зари
И пыльные библиотеки,
Где ждут Ваших рук словари,
И ждут Ваши женщины смеха,

И шуток, а Ваши друзья
За Вас без раздумий на плаху.
Ни в чём отказать Вам нельзя,
Ни в чём Вы не знаете страха

Всё тот же насмешливый взор,
Всё те же холёные пальцы.
С судьбою удался Вам спор:
Вы в нём победили, признаться.

Ну кто ещё мог так писах:
Изысканно, скупо и жарко?
Вы притчей во многих устах,
От бога России подарком.


Я знала Вас ещё до этой встречи,
В потусторонности немых орбит,
В пылинках звёзд, в эфира серебре,
Где выгнулся дугою Млечный путь,
Где есть лишь сказки- только без начала,
Где есть лишь байки- только без конца.
И, право слово, не могу сказать я,
Что раньше я не понимала Вас,
Не принимала Ваше добросердье
И вежество распахнутой души.
Ну, а вчера внезапно поняла я,
Что вы меня не сыщете вовеки,
Что я сама должна торить дороги.
Без карты, без намека, без компа;са,
А полагаясь только на себя,
И зная, что при встрече Вас узнаю-
Да только состоится ли она?


Я в городе милом, в который не зван,
Где пахнет предательством каждый роман
Я в городе милом, которого нет,
В котором уже не наступит рассвет,
В который уже не пробьётся закат,
Где грома весеннего каждый раскат
Почти с канонадой военною схож,
Где молний зигзаги похожи на нож
В руке у бандита, в руке палача,
Где нет нам защиты, где рубят сплеча,
В котором от верности нет и следа.
Где каждому счастью- по чину- беда.
Где клятве положен обман и навет,
И где рассекретят вернейший секрет,
Где будут раскрыты любые дела,
И где никогда ни одна не жила
Принцесса, царевна и фея из грёз,
Где много печали, страданий и слёз.
Где счастья- на каплю, на вечность- беды-
Туда и направлю свои я следы.


Мир попросту непознаваем
И се, наверно, дуализм:
В матерьялизме пребывая,
Уходим мы в идеализм

Как всё обьять? Поди узнай-ка
Ведь против правды не греша
Скажу, что малая лужайка-
Вселенная для мураша.


Я забываю даты, лица,
Но забываю, не скорбя.
Кармен, весёлая блудница,
Как мне подняться до тебя?

Твоей испанской жаркой крови
Как ощутить горячий ток?
Всё это связано с любовью
И здесь отсутствует порок.

Тебя ведёт Андалузии
Великолепная звезда.
И волосы твои густые
В моих ладонях, как вода.

А это тело обжигает.
О, как прекрасен жадный рот!
И, словно тетива тугая,
Стрелу пустившая в полёт-

Так прихоть и твоё желанье
Тебя уносят навсегда.
Тебе не нужно оправданья
И дней веселых череда

Тебя подхватит и поднимет
И до небес превознесёт
Средь ниш с мадоннами святыми
Пусть беззастенчиво цветёт

Краса, доступная немногим.
Как ты безжалостна, Кармен?
Не властны смертные и боги
Над чередой твоих измен.

Рука, привычная к навахе1
И сердце, где любовь и месть.
И смерть ты приняла без страха-
Так высока в цыганке честь.
1- испанский нож с кривым лезвием.


Всё исподволь, всё исполу;.
С тобой мы спали на полу.
С ковра затёртым красным мехом.
И кто-то на тебя со смехом
Поставил ногу и ушёл.
И след заметен хорошо
На комбинации твоей.
И на комплекции моей
Не отразилась эта ночь.
Ступай, зови, чтоб мне помочь
Одеться в бриджи и сюртук.
И заодно готовь фриштюк
В окурках пол, заплёван весь.
Авось, тебе убавит спесь.
То, что ты спала на полу.
И с кем? Со мной! И не балуй
Уж ночь прошла. Я пуст и звонок.
А ты ещё совсем ребёнок.


Поэт судьбу не выбирает.
Ни в чём , нигде и никогда.
Поэт судьбу не выбирает,
Зане ведёт его звезда.


Когда тебя  с другим увидел,
Ты всё равно была моей.
Ничем я сердце не обидел.
А с кем ходить- тебе видней.


О, Шемайя, Шемайя,
Лупоглазое божество.
Лишь пучок травы закрывает
Богоданное естество.

Три руки и четыре глаза
И отвислый овечий зад.
Но всего сильней поражает
Твой жестокий и хищный взгляд.

И четыре напруженных члена-
Им на жертву только девиц.
Точно угль горит раскаленный
Твой рубин в одной из глазниц.

О, Шемайя, Шемайя,
Негритянское божество.
Хитрый жрец судьбу открывает
Лишь за мзду, ну так что же с того?

Обожжёная в пламени глина-
Твой обширный всеядный живот
Прикоснуться к себе разреши мне,
Чтобы мне уйти от невзгод.

Ты даруешь слабым удачу,
Посылаешь оленя стрелку,
Исцеляешь хромых и незрячих.
И даруешь коня седоку.

О, Шемайя, Шемайя,
У тебя довольно невзгод.
Лупят палками, в реку бросают,
Набивают калом живот.

Пусть сегодня они покорны-
Завтра верят другим богам.
Подошли со смиреньем притворным
И сложили дары к ногам.

О, Шемайя, Шемайя-
Однодневное божество.
Мажут губы жиром, лобзают,
Лупят палками. Ничего.

У людей такая же участь:
Мало радостей, много невзгод.
Даже вера- и та по случаю.
Заклинанья жреца певучи-
Этот знает всё наперёд.


За что же любят красавицу?
За так. Понимаете, нравится.

А скромных любят, естественно,
За то, что отдали девственность.

А милых любят за обаяние-
На это есть у парней обоняние.

Скажите, за что же любят уродину?
Уж не за то ли, что любит Родину?


Выхожу один я на дорогу.
Выхожу один? И слава богу.
Но не шлёт всевышний мне попутку.
Я один топчусь по первопутку.
Мёрзну на ветру и на морозе.
Где-то рай, цветущие мимозы
И пижонят в юбочках девчата.
Я же крою незадачу матом.
Нет попуток- хоть умри, хоть тресни.
Умирать- так с музыкой, так с песней
Что же петь? Классическое б что-то
С губ застывших сходит безотчётно:
«Выхожу один я на дорогу».
Хоть одну машину, ради бога!
Но не шли, всевышний, легковушку.
В ней сидит предатель и двурушник-
На меня посмотрит равнодушно:
«Много вас и очень это нужно».
И промчит авто, обдав презреньем.
Я пою и легче мне от пенья.
Где-то мчат роскошные «Камазы»,
Что по двое забирают сразу.
И тепло, и вольно, и уютно.
Разговор завяжется попутно
И мои рассеет он сомненья.
И у бога попрошу прощенья:
Есть, мол, доброта и милосердье:
Посмотри, всевышний, на соседа.
Он рулит, из пачки тянет «Приму»
И глотает дым, как одержимый.
Это свой, трудяга терпеливый.
И в кабине я почти счастливый…
Всё мечты. До отчего порога
Остаётся, в общем-то, немного.
Лишь на градус повёрнулся глобус-
Не дождался и ушёл автобус
В рёве разыгравшейся метели
К небесам молитвой полетело:
«Ведь один я вышел на дорогу.
И прошу я, в общем-то, немного.
Не толпа весёлых экскурсантов,
А до дому рвущийся курсантик».
И услышал бог мою молитву.
Если б мог- поставил бы поллитру.
Тормозами взвизгнула машина,
И ушла дорожная кручина
Ведь для счастья нужно-то немного:
Я почти у отчего порога.


Финал. Свисток и взоры ребятни
Прикованы к хоккею и по праву.
А шведы рвутся так, как будто бы они
Не могут рассчитаться за Полтаву.

Иди вперёд. На обыгрыш рискни.
Сражайся до конца или умри со славой.
А шведы рвутся так, как будто бы они
Не могут рассчитаться за Полтаву.

Добро бы чехи. Но они в тени-
Сидят себе тихонечко над Влтавой.
А шведы рвутся так, как будто бы они
Не могут рассчитаться за Полтаву.

Уже секунды тянутся, как дни.
Нас меньше- так решил судья, сморчок плюгавый.
А шведы рвутся так, как будто бы они
Не могут рассчитаться за Полтаву.

Уже и ноги ватны- не стони!
И нас уже, как в качке, заболтало.
А шведы рвутся так, как будто бы они
Не могут рассчитаться за Полтаву.

Возьми, коль сможешь! Здесь мы, вот они-
Такой хоккей вам явно не по нраву!
Но в этот раз, хоть трижды осени,
Вы не сведёте счётов за Полтаву.


Легкоструйно, легковейно,
Осиянно лунным светом.
Я взирал с благоговеньем,
Верил колдовским приметам.

Был шершав песок залива,
Как котёнок, мягок ветер.
Ты была нежна, стыдлива
И прекрасней всех на свете.

Синих звёзд в ночи мерцанье,
Синий взор моей любимой.
Я не мучился незнаньем
И звезде присвоил имя.

Той, что ко плечу пристыла
И была со мною рядом.
Неужели ты забыла,
Что, отравлен грусти ядом,

Я предчувствовал измену:
Слишком было всё прекрасно.
И настали перемены,
Вместо звёзд пришло ненастье.

Мне одна звезда осталась
С нежным именем любимой.
Губы, может, улыбались,
Повторяя: «Ах, Марина».

Море сине, точно очи
Девушки моей любимой.
Шепчут звёзды среди ночи:
«Ах, Марина, ах, Марина».


С тобою всё переживём:
И горе, и печаль, и радость.
Коль в первом взгляде не соврём,
Из зацветающего сада

Не сроним белых лепестков.
Холодная упругость лилий
Пульсирует, как первый зов
Существ, которые не жили.

И им неведома печаль
Хрустальной пены водопада.
Всё так же ослепляет даль,
И жжёт неведенья досада.


Послания сего податель:
Иуда, прохиндей, предатель.
Мы в ваши руки предаём
Его судьбу. Но жечь огнём
Нельзя- зане от солнца пламя.
А удавить его руками-
Но чем потом отмоешь длань?
Ведь сей гонец- такая дрянь,
Что лучше с глаз его долой!
И этот жребий- самый злой.
И пусть он бродит вечным жидом,
Душою пуст, невзрачен видом.


Какая каменная скука
Сковала эти вечера?
Всё изменившая разлука,
Сегодня, ставшее вчера.

И руки отпускают руки,
Уже надежды не тая.
Любовник ли, любимый ль, друг ли?-
Не угадаешь, потеряв.

Надежды тоненькая свечка
Сгорит до самого конца.
Спокойной станет, но не легче.
Черты любимого лица-

Им воскресать и забываться,
Стереться, точно старый грим.
Какое счастье- не влюбляться!
Какое горе- не любим!


Когда иссякнут сквозняки
В загашнике у бога,
Гиперборею не с руки
Столь лёгкая дорога.

Обидится и будет прав:
Ему б просторы Севера.
Ведь у него мужицкий нрав:
Судёнышки просеивать

И отбирать лишь рыбаков
С горячим самым норовом.
Таков Гиперборей, таков-
И не создали нового.

И викингов он уважал,
Он в чём-то сам берсеркиерк1
Обрушивал девятый вал
С последнею проверкою.

На всё, что плавает в морях
С претензией на мужество.
Всегда мужчина прячет страх,
Всегда с удачей дружится.

И потому Гиперборей
Свиреп столь суеверно-
Без викингов, без рыбарей
Уж слишком было б скверно.

Во всём везде мужицкий нрав:
Держи зубами парус!
Гиперборей понятно прав:
Немного их осталось.

берсеркиерк1  - воин, который сражался в одной рубашке с двумя мечами. У викингов считалось 1 берс= 20 воинам.


Я знаю: нужна со временем сверка,
Чтоб мы не забылись, а стали мудрей.
Идёт печальная пенсионерка.
В пальто, переросшем её дочерей.

Когда-то ходила в красной косынке,
Была комсомолка, ударник труда.
И если б в те годы её спросили
О будущем- страстно вскричала б: «О, да!»

И были близки грядущего дали,
До коммунизма- рукою подать.
Сейчас же плачет: «За что страдали?»
И чем ей юность свою оправдать?

Ведь было всё на  митинго;вом крике.
Всё лозунг, порыв и страстность: «Даёшь!»
Давали. И как давали! И дико,
Что вместо счастья- истёртый грош.

По двадцать лет в общежитских покоях.
Чего уж о муже, о детях, семье!
О, если бы знали, что ждёт их такое,
Что их пригвоздят к позорной скамье!

И будет старость- ушедший поезд,
Который уже никому не догнать.
Вожди, в стене кремлёвской покоясь,
Если б могли на это взирать.

О как была бы скверна их усмешка!
О, как бы издёвка текла по устам!
Мы были пешки, обычные пешки,
Которые верили хитрым ферзям.

Я в это время и в плане не был:
Меня зачали много поздней
Но эти ломти засохшего хлеба,
Но эти гроздья созревшего гнева-
Они дошли и до наших дней.

И чем помогу я этой старухе,
Которая трудно жизнь прожила?
Кому б за неё влепил оплеуху?
Кого бы рвал за такие дела?

Ведь жребии были не идентичны:
Ведь кто-то с пайком имел лимузин.
И эта старушка- улика, поличное,
С которою схвачен социализм.
1990г.


Сквозь клубы пыли, сквозь тысячелетья.
Летят амазонки на лёгких коня;х.
А это- предвестник вернейшей смерти,
И тело скуют усталость и страх.

Они подскачут, и их царица
Взмахнёт копьём: «Расскажи о себе.
Посмей в своих надеждах открыться.
И вверься потом лучезарной судьбе:

Ведь ты уже на пороге рая
Один из этих жалких мужчин»
Но я рассказом своим отыграюсь-
Раз этого вы хотите - аминь.

Я буду мерзок и зол в квадрате,
Страшней, чем Синяя Борода.
И мне царица крикнет: «Предатель,
Тебя не отпустим мы никогда.

Ты будешь с нами в походах наших.
И смерть увидишь многих мужчин».
И я, бедолага, которому страшно,
Я буду смеяться почти без причин.

Я буду рад такой перспективе,
Хотя на лице- изумленье и гнев.
Я стану спутником их неучтивым,
Этих таких неженственных дев.


Рука не моющая руку.
Надёжная вполне рука,
Что открывает дверь без стука,
Как луч, пронзая облака.

И хватит ли моей удачи
Хоть отчасти, от всей души…
Лишь странником в толпе незрячей,
Считающей свои гроши.

Рука такая дорогая-
Как раз была б она по мне.
И, в смысл прожитого вникая,
Доволен я теперь вполне

Но не собою, а тобою:
Я за плечом- как за щитом.
О ты, не ставшая судьбою,
И не сказавшая мне ртом

Прекрасным, как и вся прекрасна
О дружбе или о любви.
И все ушедшие соблазны
Не растворяются в крови,

А канут в ночь, где в недотрогах
- Уж слишком далека!- луна.
Ах, ради бога, ради бога!-
Смеюсь- не ради же меня.


Я тяну золотую тоню:
Месяц, солнце и звёзды в ней.
Трепыхание звёзд полусонных
И мерцанье неясных теней

В ясном солнце, почти как медуза,
Дышит жабрами лунная муть.
И шаланда осела от груза
И трепещет от радости грудь.

Что ж, вкусил я рыбацкого фарта,
От удачи ликует душа.
Без печали теперь, без азарта
Отпускаю улов, не спеша.

Я на волю теперь отпускаю
Бледноватое злато луны.
Лёгкий месяц во тьму уплывает,
В шевеленье ночной тишины.

Солнце взвилось подобьем жар-птицы,
Освещая просторы земли.
И уставшие в лодке томиться,
Синий свет испуская, ушли

Звёзды- тихие, милые звери,
Безобидны, не плача, не злясь.
И, направив свой парус на берег,
Я лежал в этой лодке, смеясь.